Борис Парамонов на радио "Свобода" -январь 2012- май 2013

Борис Парамонов: Вот поначалу и Петрушевскую в эту обойму пытались втиснуть, а что она куда как острее всех этих недель и советских женщин-тружениц, так это объясняли тем, что цензура отменена и можно говорить всё как есть. Но в том-то и дело, что у Петрушевской совсем “не все как есть!”. С полной ответственностью, как человек,  сорок лет проживший под советской властью, заявляю, что жизнь советская была несравненно лучше той картины ада, что стала выдавать Петрушевская. Именно так: у нее был не быт, но ад. Некое минус-бытие.  Жанр Петрушевской – не бытовой реализм, а сюрреалистический гротеск, она дает не картины жизни, а символы бытия. Символы ада опять же лучше сказать. Она существует в некоем метафизическом пространстве, только у нее это «мета» - не рай небесный, а преисподняя. Американская рецензента Элита Шнаппель, демонстрируя (мнимое) знание советских реалий, щебечет что-то о коммуналках. Но обратите внимание: как раз коммуналок у Петрушевской и нет! Действие у нее происходит, разворачивается, если так можно сказать, на самом деле нельзя – потому что развернуться негде – в этих пресловутых однушках и двушках (кошмарные слова, при мне их в «совке» не было). Фиксируется как раз полная заключенность в кругу семьи,

Александр Генис: Верно! У нее одна вещь так и называется «Свой круг». Страшнее всех у нее всегда свои. Никто лучше их не знает, где больнее.

Борис Парамонов: Конечно! Да коммуналка была по сравнению с топосами Петрушевской – мировой простор вселенские моря! А здесь, в однушках и двушках, в родной семье только-то и начинается настоящая война. Враги человека – домашние его: вот месседж Петрушевской, и вне каких-либо христианских обертонов. Персонажи Петрушевской – ведьмы, ненавидящие собственных детей, и дети им тем же отвечают. И думать, что всё это у нее происходит от бытовых неурядиц и на них может быть списано, – большая ошибка.

Атмосфера у Петрушевской столь же реалистична, как атмосфера маркиза Сада. Я однажды написал статью о Петрушевской и Кире Муратовой (сходный по типу гений – и обе гениальны, без шуток), в которой процитировал кое-что из французской статьи о де Саде. И сейчас процитирую - потому что важно и точно:

«Закрытость садического пространства выполняет и другую функцию: она создает основу для социальной автаркии…. Самым близким аналогом садовского города будет фурьеристский фаланстер: та же установка на подробное вымышление некоего самодовлеющего человеческого интерната, то же стремление отождествить счастье с закрытым и организованным пространством…»

Только счастья как раз и не получается, а ровно наоборот – не Фурье, а де Сад, адские муки: садомазохизм, не отделимый от закрытого пространства.  И вот главное о Петрушевской: моделью ада, его, так сказать, идеальным образом, становится не коммуналка и не однушка с двушкой, а нечто более, так сказать, естественное – семья.

Петрушевская – писатель сверхъестественных реальностей и сюжетов. Недаром же она, перестав писать вещи иллюзорно-житейские, перешла на сочинение всякого рода страшных сказочек и абсурдистских стихов (называемых «парадоски»). Один цикл называется «Сказки помойного моря». Еще она пишет футуротексты, напоминающие Крученых, только лучше. Это лучше даже соответствующих сочинений Ремизова вроде «Посолони». Она называет это «лингвистические сказки» – пишет уже не словами, а словесными формами.

Александр Генис:  Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка.

Борис Парамонов:  Во-во! Людмила Петрушевская может быть правильно понята, если мы решительно выведем ее за пределы реалистической литературы. Я ее сравнил с Кирой Муратовой, но это кино, а в литературе единственно правомочное ей сравнение – Андрей Платонов: не певец коммунизма и не разоблачитель его, а его дух, его живой символ.

Это и нам, и в России трудно понять. Так что не будет требовать такого понимания от американцев. Достаточно уже того, что переводят.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24919224.html

* * *

Отец мой, Дьявол