Борис Слуцкий

Голосочком своим
словно дождичком медленно сея,
я подтягивал им,
и молчал и мычал я со всеми.
С удовольствием слушая,
как поют наши лучшие,
я мурлыкал со всеми.
Сам не знаю зачем,
почему, по причине каковской
вышел я из толпы
молчаливо мычавшей московской
и запел для чего
так, что в стёклах вокруг задрожало,
и зачем большинство
молчаливо меня поддержало.

(«Большинство — молчаливо...»)

Тоже гордится. Но — со всеми. Поддержан большинством.

У Межирова — речь о конченой, непобедимой гордыне. Так? Не совсем. Тут больше отщепенства, самоустранения, одиночества, которое гонит по свету. Но просматривается и люфт для самооправдания. Гордыня покрывается гордыней. Его «виноват» часто звучит как «невиноват». Это очень по-русски. Как у Есенина: «За всё, в чём был и не был виноват».

Межиров ценит Есенина за «строку из крови, а не из чернил». Определённый вид народничества присущ Межирову и в его стихах, обращённых к другому песенному собрату:

Всё тоскую по земле, по Бокову,
По его измученному лбу...

(Всё тоскую по земле, по Бокову...»)

И в таких межировских строках:

Никитина стихи прочтите мне,
Стихи Ивана Саввича о поле.

(«Просьба»)

Причастность к русскому народу невозможна без приятия его православности. Но:

Вы, хамы, обезглавившие Храмы
Своей же собственной страны,
Вступили в общество охраны
Великорусской старины.

(«Потомки праха, чада пыли...»)

Всё это проблематика 60—70-х годов прошлого века. Межиров — интеллигент той поры, пребывающий в «полупотьмах» полузнаний. Он знал небывало много, особенно

стихов, читал жадно и ненасытимо, Константин Леонтьев и Василий Розанов — те писатели, раритеты которых он дарил людям, достойным того. Он слишком хорошо знал среду, в которой обретался. Ей-то и адресованы его самые яростные (само)инвективы.

Пародия на старые салоны
Пришла в почти что старые дома,
И густо поразвесили иконы
Почти что византийского письма...

(«Проза в стихах»)

Далее:

Я их вскормил. Они меня вскормили.
Но я виновен, ибо я первей...

Далее:

Радели о Христе. Однако вскоре
Перуна Иисусу предпочли
И, с четырьмя Евангельями в споре,
До Индии додумались почти.

А смысл единый этого раденья,

Сулящий только свару и возню,
В звериной жажде самоутвержденья,
В которой прежде всех себя виню.

Как видим, та проблематика отнюдь не устарела. Напротив, обрела новое дыхание. Межировская риторика продолжается, и сегодня свежа, как вчера:

Как допустить, что плоть Его оттуда
И что Псалтири протянул Давид
Оттуда...

Оттуда — с «родины Христа». Межиров обличает не сплошь неославянофилов, в рядах его оппонентов фигурирует, скажем, и та особа, что

В другом салоне и в другой гостиной,
Вприпляс рыдала, — глаз не отвести,
Зовущая Цветаеву Мариной,
Почти в опале и почти в чести.

Однако сам стих выводит его на вопросы крови, происхождения, межнационального противостояния-двуединства.

Ну что теперь поделаешь?.. Судьба...
И время спать, умерить беспокойство,
На несколько часов стереть со лба
Отметину двоякого изгойства.
О двух народах сон, о двух изгоях,
Печатью мессианства в свой черёд
Опасно заклеймённые, из коих
Клейма ни тот, ни этот не сотрёт.

Два мессианских народа. Узнаются Достоевский, Леонтьев, Розанов, Солженицын. Всё это ныне жёвано-пережёвано, а тогда было сказано впервые в русских стихах. Процитированная вещь в первой публикации называлась «Проза в стихах», потом — «Бормотуха».

У Межирова было и другое — короткое — стихотворение «Проза в стихах», и книга, так же поименованная, за которую он получил Госпремию СССР.