Борис Слуцкий

В перерывах, довольно редких, между больницами Слуцкий выезжал на процедуры в литфондовскую поликлинику на Аэропортовской улице. На знакомых смотрел в упор — не видя и не здороваясь. Он исчез. После ухода Тани нет ни одного фотоснимка Слуцкого.

При одной из последних встреч с Семёном Липкиным сказал трижды:

— Скоро умру.

Дома у него на книжных полках среди книг были втиснуты толстенные папки с неопубликованными стихами.

После больниц он жил чаще всего в семье брата Ефима, в Туле. Ума не потерял, память сохранил, ходил с авоськой в магазин за продуктами, выносил ведро с мусором, мыл посуду, иногда звонил старым знакомым, подолгу разговаривал с ними. К нему изредка приезжали Юрий Трифонов, Юрий Болдырев и некая московская девушка.

О ней мы ничего не знаем. Мы вообще ничего не знаем о Слуцком.

Я был плохой приметой,
я был травой примятой,
я белой был вороной,
я воблой был варёной.
Я был кольцом на пне,
я был лицом в окне
на сотом этаже...

Всем этим был уже.

А чем теперь мне стать бы?

Почтенным генералом,
зовомым на все свадьбы?
Учебным минералом,
положенным в музее
под толстое стекло
на радость ротозею,
ценителю назло?
Подстрочным примечаньем?
Привычкою порочной?
Отчаяньем? Молчаньем?
Нет, просто — строчкой точной,
не знающей покоя,
волнующей строкою,

и словом, оборотом,
исполенным огня,
излюбленным народом,
забывшим про меня...

(«Я был плохой приметой...»)

Не преждевременно ли всё это рассказывать сейчас, когда впереди — две трети книги? Нет. На Слуцкого надо смотреть с высоты его трагедии.

ДВЕ БЕЗДНЫ

Двадцать восьмого июля 1958 года на площади Маяковского открыли памятник Маяковскому. Церемонию вёл Николай Тихонов, почти окончательно забывший про свою «Орду» и свою «Брагу» — великие маленькие книжки, исполненные свободы и воли. «Московская правда» 29 июля дала отчёт о мероприятии под названием «Как живой с живыми говоря».

...Горячо звучит взволнованная речь Н. Тихонова:

— Маяковский, — говорит он, — является первым поэтом нашего времени, первым поэтом мирового пролетариата, он сильнее всех других поэтов сумел рассказать миру о пролетарской революции и первом пролетарском государстве, сумел свой стих перенести далеко за пределы Советского Союза. Голос его стал слышен во всех уголках мира.

У Слуцкого нет отклика на это событие. Есть более ранний стишок из двух частей «В метро»:

На площади Маяковского
(Я говорю про метро)
Проходит девушка с косками,
Уложенными хитро.

Того монумента у него нет. Автор «Памятника» обходит сей грандиозный момент. Напротив — пишется «Памятник Достоевскому», напечатанный посмертно.

Из последних, из сбережённых
На какой-нибудь чёрный момент —
Чемпионов всех нерешённых,
Но проклятых
вопросов срочных,
Из гранитов особо прочных

Воздвигается монумент.

То же самое — здесь:

Я помню осень на Балканах,
Когда рассерженный народ
Валил в канавы, словно пьяных,
Весь мраморно-гранитный сброд...

А с каждым новым монументом,

Валявшимся у площадей,
Всё больше становилось места
Для нас — живых. Для нас — людей.

(«Всё то, что не додумал гений...»)

Здесь просматривается глухое неприятие монумента Маяковского работы скульптора А. Кибальникова всем бриковским кругом. На открытии монумента Лиля Брик оказалась отнюдь не на самом виду. В ногах истукана, с печальной улыбкой. В том году вышел 65-й том серии «Литературное наследство», где были опубликованы письма Маяковского к Лиле Юрьевне, что вызвало скандал в официальной прессе и закрытое постановление ЦК КПСС. Выход 66-го тома «Литературного наследства» цензура запретила (впервые эта переписка полностью будет опубликована в 1982 году в Стокгольме, в России — в 1991-м).