Боже, храни мое дитя

– Никаких «однако»! Я действительно вела себя глупо, пытаясь загладить свою вину и подлизаться к той, кому всю жизнь порушила. А вот с чего ты злился на весь мир и обвинял всех и вся как последний ублюдок? На вот, вытри свою чертову руку. – Брайд швырнула Букеру посудное полотенце и, наконец, осторожно положила «розочку» на буфет. Затем отерла руки о джинсы, отбросила назад волосы, прилипшие к вспотевшему лбу, и, спокойно глядя на Букера, ровным тоном сказала: – Ты, безусловно, не обязан меня любить, но уважать ты, черт побери, обязан. – После чего Брайд неторопливо уселась в кресло возле стола и положила ногу на ногу.

Довольно долго оба молчали. В тишине было слышно лишь их дыхание. Друг на друга они не смотрели – глядели на собственные руки, в окно, в пол. Так прошло несколько минут.

Наконец Букер почувствовал, что ему пора сказать нечто определенное и существенное; объяснить ей все так, чтобы она поняла. Но стоило ему открыть рот, и язык словно примерз к зубам, а нужных слов как не бывало. Впрочем, теперь все это было уже неважно, потому что Брайд крепко спала. Она так и уснула, сидя в кресле, уронив подбородок на грудь и вытянув перед собой прекрасные длинные ноги.

* * *

Куин стучаться не стала; она просто открыла дверь и вошла. Увидев Брайд, крепко спящую в кресле, и Букера с рассеченным лбом, она негромко воскликнула:

– Боже всемилостивый! Что тут случилось?

– Подрались, – кратко пояснил Букер.

– С ней все в порядке?

– Да. Сама себя нокаутировала, а потом заснула.

– Значит, «подрались»? Она специально тащилась в такую даль, чтобы тебя поколотить? А за что? За любовь или за страдания?

– Наверное, и за то, и за другое.

– Ясно. Ну, тогда давай перенесем ее на кровать, – сказала Куин.

– Давай. – Букер встал. И с помощью Куин и своей единственной здоровой руки сумел-таки перетащить Брайд на узкую неубранную постель. Девушка что-то простонала, но так и не проснулась.

Куин уселась в то кресло возле стола, где раньше сидела Брайд, и спросила:

– Ну, и как ты теперь с ней поступишь?

– Не знаю, – признался Букер. – Какое-то время у нас все получалось просто идеально…

– И что было причиной разрыва?

– Ложь. Молчание. Нежелание рассказать, как все было на самом деле и почему.

– О чем именно рассказать?

– О своем детстве. О том, что с нами тогда происходило, почему мы совершали те или иные поступки, почему всякое себе придумывали. В общем, о том, что мы пережили, когда были всего лишь детьми.

– Например, о том, что для тебя значил Адам?

– Да, и об этом тоже.

– А она о чем тебе не поведала?

– Об одной большой лжи, которую она, еще совсем маленькая, выдумала и с которой выступила в суде как свидетельница. И из-за этой лжи в тюрьму посадили невинную женщину, которой дали длительный срок, обвинив в изнасиловании ребенка, хотя она ничего подобного и не совершала. Мне казалась странной привязанность Брайд к этой женщине, мы сильно поссорились, и я ушел. Да, тогда все это виделось очень неясным и настолько отвратительным, что даже рядом с Брайд находиться не хотелось.

– Зачем же она в суде-то солгала?

– Чтобы заслужить хоть капельку любви… получить крохотную похвалу от своей матери.

– Господи, путаница какая! Сам черт ногу сломит! А ты, разумеется, сразу Адама вспомнил. Всегда у тебя на уме один только Адам.

– Угу.

Куин, скрестив руки, навалилась на стол и грозно спросила:

– И долго еще он будет тобой управлять?

– Я ничего не могу с этим поделать, Куин.

– Нет?! Девочка тебе поведала все! А ты? Какую правду можешь ты о себе рассказать?

Букер не ответил. Некоторое время оба молчали; тишину нарушало лишь сонное посапывание Брайд. Потом Куин снова заговорила:

– Тебе нужна благородная причина, только тогда ты сможешь позволить себе потерпеть неудачу, верно? Или, наоборот: тебе требуется достаточно веская причина, дабы ты мог почувствовать собственное превосходство?

– Да нет, Куин, нет, я все-таки не настолько… Нет, нет!

– Тогда в чем дело? Ты же привязал Адама к себе! Посадил его на закорки и заставляешь денно и нощно трудиться – думать за тебя, решать за тебя, заполнять твои мозги собственными мыслями. А тебе не кажется, что Адам смертельно ото всего этого устал? Что он, возможно, совсем обессилел, сознавая, что давно должен был бы умереть, но не может обрести заслуженный покой, потому что ты требуешь, чтобы он руководил твоей жизнью. Твоей, а не своей собственной.

– Адам мной не руководит.

– Нет? Ну да, это ты им руководишь. Точнее, заставляешь его тобой руководить. Ты хоть когда-нибудь чувствовал себя полностью от него свободным? Ну хоть когда-нибудь?