Боже, храни мое дитя

– Я… – Букер помолчал и задумался, словно прокручивая в уме пленку. Он вспоминал, как Брайд стояла под дождем на обочине; как она села в лимузин; как изменилась его музыка и сама жизнь после того, как он впервые ее увидел; как внезапно рассеялся тот мрак, в котором он до той поры существовал; как во время того концерта на стадионе он обнял ее за талию, и они танцевали, и она потом с улыбкой к нему повернулась… – Мне… – снова попытался начать он, – …мне какое-то время было с ней очень хорошо, действительно хорошо. – И он не сумел скрыть радость, вспыхнувшую в глазах при этих словах.

– И все же это «хорошо», по всей вероятности, показалось тебе недостаточным для полного счастья, и ты снова призвал Адама, начал умерщвлять свои мозги бесконечными размышлениями о его трагической гибели, а свою живую кровь превращать в формальдегид! – выпалила Куин.

Некоторое время они смотрели друг на друга, не говоря ни слова, потом Куин встала и, даже не пытаясь скрыть разочарования, небрежно бросила: «Дурак ты, Букер», и вышла, а он, горестно поникший, так и остался сидеть в кресле.

Куин неторопливо брела к дому. В ее душе боролись радость и печаль. Она радовалась, потому что уже несколько десятилетий не видела, чтобы влюбленные друг с другом по-настоящему дрались – с тех пор, как жила в новостройках Кливленда, где молодые пары запросто выплескивали любые эмоции, даже ссоры превращая в увлекательное театральное действо и отлично сознавая: на них смотрит целая толпа зрителей как видимых, так и невидимых. Собственно, и сама Куин не раз устраивала подобные представления, хотя теперь все ее многочисленные мужья словно слились воедино, так что она воспринимала их, как безликое существо. Исключение составлял лишь ее первый муж, Джон Лавдей. С ним она сама развелась – а впрочем, развелась ли? Она и этого толком не помнила; да и со следующим мужем она тоже не то развелась, не то нет, кто его знает? Куин улыбнулась, радуясь селективности нынешней памяти – истинному благословению, дарованному ей старостью. Но в улыбке ее все же сквозила легкая печаль. Гнев и ярость, которые Брайд и Букер столь бурно выплеснули наружу, свойственны, конечно же, только молодым. Впрочем, Куин успела заметить и еще кое-что: когда они с Букером перетащили спящую девушку на кровать и как следует уложили, молодой человек быстрым и ласковым движением убрал у нее со лба спутанные волосы, и Куин, быстро на него глянув, была поражена той нежностью, что светилась в его глазах.

А ведь они ее погубят, эту нежность, думала она. Станут каждый по отдельности цепляться за горестные переживания, за то, что случилось давным-давно, за ту боль, которую жизнь причинила их чистым невинным душам. И оба так и будут вечно переписывать заново свою печальную историю, прекрасно зная ее содержание, но все же угадывая и другую тему, пытаясь придать старой истории новый смысл и отбрасывая за ненадобностью то, что конкретно послужило ее источником. Какая бессмысленная трата времени и сил! Куин по личному опыту знала, как трудна любовь и как она эгоистична. И как легко разлучить влюбленных. Молодые бросаются из крайности в крайность – то воздерживаются от секса, то, наоборот, полагаются только на него; то совершенно не обращают внимания на своих детей, то буквально сжигают их любовью; то пытаются направить истинное, старое как мир чувство по новому пути; то наглухо запирают свою душу и не впускают туда новых чувств. И некоторое время молодость служит извинением для этой сладко-счастливой поры любви – но только до тех пор, пока пора эта не минует, а любовь не превратится в чистейшей воды глупость взрослых людей.

«А ведь я когда-то была хорошенькой, – вдруг подумала Куин, – по-настоящему хорошенькой, и тогда мне казалось, что этого достаточно. На самом деле какое-то время действительно так и было, но потом этого хватать перестало, и тогда мне пришлось стать настоящим человеком, способным как следует собственной головой думать. И, наконец, сообразить, что полнота – это состояние тела, а не болезнь. Научиться, опираясь на собственный опыт, понимать или хотя бы догадываться, что у разных людей на уме, особенно у людей эгоистичных». К сожалению, в том, что касалось ее детей, и ум, и сообразительность, и опыт пришли к ней слишком поздно.