Боже, храни мое дитя

– Чтобы заплатить, идиот. Они-то и подсказали, что ты, возможно, обретаешься в этом вонючем захолустье, и дали имевшийся у них контактный адрес некой К. Олив.

– Значит, ты оплатила счет, а потом отправилась в такую даль, чтобы дать мне по морде?

– Возможно. Вообще-то я заранее этого не планировала, но, должна признаться, сделать это было действительно очень приятно. В общем, дудку твою я привезла. У тебя кофе еще есть?

– Ты привезла мою трубу? Ты ее забрала?

– Естественно. И они ее починили.

– Где она? У Куин?

– У меня в багажнике.

Сперва в улыбке изогнулись губы Букера, затем засияли и его глаза. И все лицо осветилось совершенно детской радостью, когда он крикнул:

– Я тебя люблю! Люблю! – И, выбежав из дома, рысью помчался к «Ягуару», припаркованному на обочине.

Огонь разгорался медленно, незаметно. Он, как это часто бывает, нащупывал путь неуверенно, опасливо, словно страдая от собственной застенчивости и не зная еще, чем все это может обернуться. Затем, хлебнув воздуха и солнечного света, он постепенно набрался уверенности – ведь в зарослях сорняков, где он раньше таился, света и воздуха было маловато.

Собственно, огонь давно прятался там, на заднем дворе, где Куин Олив каждый год обжигала пружины матраса, уничтожая поселения клопов. И теперь, набравшись сил, он начал быстро распространяться, то взлетая тонким красным языком, то замирая на несколько секунд, чтобы затем опять вспыхнуть, но уже с новой силой и гораздо ярче, поскольку и путь, и конечная цель были ему теперь совершенно ясны: его первой добычей должно было стать большое вкусное сосновое полено, покрытое плесенью и валявшееся возле двух жалких ступенек, изображавших в этом домике на колесах крыльцо. Затем он намеревался пожрать дверь, она тоже была из сладкой, мягкой сосновой древесины. А на десерт вкуснейшие ткани – шелк, бархат, кружево – да еще и с чудесной вышивкой!

К тому времени, как подоспели Букер и Брайд, перед домом Куин собралась небольшая толпа – несколько безработных, а также дети и старики. Дым уже вовсю просачивался в щели под окнами и дверью. Первым внутрь вломился Букер; Брайд следовала за ним по пятам. Они сразу же бросились на пол, где задымление было наименьшим, и дружно поползли к дивану, на котором лежала неподвижная Куин, соблазненная и доведенная до беспамятства улыбками дыма, лишенного жара и огня. Букера и Брайд душил кашель, слезы ручьем лились у обоих из глаз, однако они с помощью трех рук – одной здоровой руки Букера и двух рук Брайд – все же ухитрились приподнять бесчувственную Куин и стащить ее на пол, а потом выволокли на крошечную лужайку перед домом.

– Подальше оттащите! Подальше! – крикнул кто-то из толпы. – Того и гляди весь дом на воздух взлетит!

Но Букер ничего не слышал – он изо всех сил старался вдохнуть в легкие Куин хоть немного воздуха. Наконец вдали послышались сирены пожарных машин и «Скорой помощи»; дети, завороженные мультипликационной красотой ревущего огня, пришли в еще большее возбуждение. И вдруг крошечная искра, до той поры прятавшаяся в густых волосах Куин, взорвалась ярким пламенем, которое в одно мгновение охватило всю эту рыжую копну – Брайд едва успела сорвать с себя майку, набросить ее на голову Куин и потушить горящие волосы. Она не сразу почувствовала острую боль в обожженных ладонях; отшвырнув в сторону почерневшие и еще дымившиеся остатки майки, она посмотрела на Куин, и лицо ее невольно исказилось при виде изуродованного скальпа, покрытого страшными волдырями, между которыми еще торчали немногочисленные клочки волос. А Букер все шептал: «Да, да, давай, дорогая, дыши, дыши!», и Куин в итоге действительно задышала, кашляя и отплевываясь. Только тогда они по-настоящему поняли, что она осталась жива. Когда к ним подъехала «Скорая помощь», толпа вокруг еще больше разрослась, а некоторые зеваки, похоже, и вовсе застыли как зачарованные. Однако смотрели они, выпучив глаза, отнюдь не на стонущую обгоревшую женщину, которую на носилках поспешно засовывали в машину. Они не могли отвести глаз от чудесных округлых грудей чернокожей красавицы. Впрочем, какое бы удовольствие ни доставило этим бездельникам созерцание ее обнаженной груди, его невозможно было даже сравнить с той радостью, которую испытывала сама Брайд. Эта радость настолько ее оглушила, что она не сразу взяла из рук фельдшера одеяло, которое тот протягивал, чтобы она могла себя прикрыть. Она сделала это, лишь заметив, какое выражение застыло у Букера на лице. Правда, до конца подавить радость она так и не сумела, хоть ей и было чуточку стыдно, что она делит свое внимание между печальным зрелищем отправляемых в недра «Скорой помощи» носилок с Куин и волшебным возвращением собственных безупречных грудей.

Затем Брайд и Букер бегом бросились к «Ягуару» и последовали за «Скорой помощью».