Божена Прекрасная

Илью нашла через несколько дней деревенская девчонка, она забрела на кладбище в поисках потерявшейся козы. Увидела уткнувшееся в землю скрюченное тело и понеслась прочь с режущим уши визгом.

В деревне судачили тогда долго… Сошлись в одном: кто-то нарочно заклинанием вызвал упырей. А как Илья оказался на кладбище, так и не узнали.

3

Сдвинув в сторону лёгкую занавеску, Божена долгим рассеянным взглядом смотрела на открывающийся великолепный пейзаж, на теряющийся в небе шпиль Эйфелевой башни. Простое синее платье на её точёной, будто вырезанной из мрамора фигуре, казалось произведением искусства. Грациозную головку обрамляли тщательно уложенные светлые локоны.

Несколько месяцев назад они бежали из России в Париж, спасаясь от революции и большевиков, сняли роскошную квартиру с видом на Эйфелеву башню, которую Божена обставила с большим вкусом, наняли горничную, кухарку и няньку для детей.

Генерал быстро обзавёлся знакомствами и стал вывозить жену в общество, где красавица молниеносно произвела фурор своей блестящей внешностью, умом и обаянием. Она прекрасно говорила по-французски, шутила и кокетничала с мужчинами, не переходя при этом рамки приличий.

Пожилые господа были от жены русского генерала в восторге, смотрели на неё с жадностью и сладенько улыбались.

Накрапывающий дождь, мелкими каплями бьющий в окна, окончательно испортил Божене настроение.

– Мадам, мадмуазель Мари спрашивает будете ли вы заниматься с нею музыкой сегодня, – заглянула в комнату няня по имени Женевьев.

– Поди прочь!

Няня тихо исчезла, прикрыв дверь.

– Ведьма… – прошептала она, отойдя на приличное расстояние, а Божена осталась страдать, с тоской взирая на серые тучи и Эйфелеву башню.

– Божественная…

Она обернулась.

– Божественная моя, – повторил появившийся в дверях генерал, – тебе нездоровится?

– Отчего ты так решил, Николенька?

– Когда тебе нехорошо, ты всегда смотришь на башню. – Генерал подошёл и поцеловал Божену в белый гладкий лоб.

– Да, ты прав, мне нехорошо… А эта башня отвратительна, она выбивается из общей архитектуры.

– Ты совсем как Ги де Мопассан, – хохотнул он. – Он и ещё многие деятели искусства терпеть не могли Эйфелеву башню и даже направили протест в муниципалитет, описывая её как бесполезную и чудовищную.

– Вот как!

– Да… Мопассан обедал в ресторане башни, уверяя, что это единственное место в Париже, откуда её не видно.

Божена рассмеялась, потом посерьёзнела.

– У меня дурное настроение. Как представлю, что эти разбойники заняли наше имение, ходят по нашему дому, доят наших коров, гоняют лошадей…

– О каких разбойниках ты говоришь?

– Как – «о каких»? О тех самых, которые приходили к нам и просили отдать землю.

– Ну-ну, не думай об этом. Кто им позволит? Я оставил управляющего, он следит, – успокоил генерал.

Божена насмешливо скривила губы:

– Господь с тобой! Этот индюк сбежал в первый же день, прихватив лошадь. Никто ни за чем не следит. Мебели уже нет, а в нашем доме живут эти… босяки, – она почти выплюнула последнее слово.

– Ты получила письмо от своей родни?

– Нет.

– Тогда не беспокойся, Божественная, это только твои предположения.

Николай Григорьевич опустился в качалку, на которой любила сидеть Божена, кресло затрещало под его большим весом.

Если бы предположения! Она своим глазами видела пустой дом, из которого вынесли всю дорогую мебель, оставив за ненадобностью лишь рояль. Чужие люди поселились в барских комнатах, брали муку и пшеницу из ларя, доили их коров, запрягали в телегу их лошадей… Но мужу Божена ничего не сказала. Представила, как он нахмурится, посопит и скажет:

– Боженочка, колдовать – это дело греховное, не богоугодное. Больше так не делай.

Ещё и проповедь прочитает, Библию на столик у кровати положит, в церковь поведёт… А в церкви Божене дурно становится, то бледнеет, то краснеет, веером обмахивается. Она всё чаще стала отказываться, ссылаясь на нездоровье. Горничная Жюли хлопотала над барыней, прикладывала на лоб уксусный компресс, открывала окна, чтобы впустить свежий воздух.

– Милая, тебе опять нездоровится? – обеспокоенно спрашивал генерал.

И она, поправляя уксусную салфетку, безжизненным голосом говорила:

– Да, Николенька. Идите уж без меня. Для Майечки накидку возьми…

– Хорошо. Береги себя, Божественная.

Николай Григорьевич уверен, что после родов у жены пошатнулось здоровье, жалел её. Нет, лучше уж молчать.

С наступлением ночи, дождавшись, когда захрапит муж, Божена встала с постели и, набросив пеньюар, прокралась в свою комнату. Перед большим зеркалом на столе, где стояли баночки с кремом, румянами, помадой и прочими средствами для поддержания красоты, она расставила в подсвечники чёрные свечи, вынув их из запиравшегося на ключик ящичка, поочерёдно зажгла их. Закрыла глаза с трепещущими ресничками и погрузилась в полусон…

***