Божественная игра

Я прилепился к иллюминатору, прижался носом к стеклу, поверх которого была еще и пластина светофильтра, стал смотреть на звезды. Миллионы их сияли с с той стороны окошка. Чудовищно далекие, такие далекие, что пространство пропускает только свет. Свет… Свет могуч, он сильнее всего, сильнее тьмы, потому что тьма уступает ему дорогу. Становится жутко, когда подумаешь, сколько же пришлось пройти белому лучику, чтобы добраться до Земли и засиять на ее ночном небе. Чтобы отразиться в наших озерах и морях, играть на волнах. Непостижимо…

— Готово, — сказал сзади Брюс, сказал тихо, будто про себя, и тут же повторил в голос, — готово!

Я повернулся к ним лицом. Пат смотрел на экран бортового компьютера. Расчеты еще не были завершены, но ряд цифр и букв, определяющий курс, которому нам необходимо следовать, уже был рожден принтером, отпечатан на пяти листках бумаги — в пяти экземплярах.

— Ну что ж, — Пат прижал листки магнитом к специальной подставке; они были нужны единственно для отчета. — Тогда не будем терять времени. Майк, в кресло!

Легко сказать. Подплыть к пластиковой чаше удалось только с четвертой попытки и еще несколько минут ушло на утверждение в кресле, на пристегивание себя эластичными, но очень прочными ремнями. Щелкнули заслонки на иллюминаторах. Видеть изнанку Мироздания нам не положено…

По корпусу «Барса» прошла мелкая дрожь. Прошла крупной волной, будто лихорадка. Мне отчего-то вдруг стало душно, горло сдавил холод. Это тоже с непривычки. И вдруг холод ударил в самое сердце. Я идиот! Полнейший и неисправимый! Ведь именно на последнем сеансе нейропрограммирования нас, людей, будущих пилотов… нам делали своеобразные прививки, в мозги закладывалась «программа», которая призвана управлять организмом во время прыжка! Черт, меня ведь сейчас скрутит в жгут, выжмет все кишки!!! О боги, нет… я еще слишком молод… Мне захотело заорать, вырваться из мягких ремней, я забился в кресле, хрипя и брызгая слюной. Я видел черную пасть даже сквозь металлические заслонки. Вот, сейчас, сейчас по горлу хлынет кровь, хлынет из носа, из глаз, из ушей, из порванных вен… Затрещат кости, а потом — лопнет от натуги позвоночник, меня выгнет в обратную сторону… Не-ет!!!

Трудно живому думать о смерти. Он, человек, не представляет себе, как можно умереть — просто исчезнуть. И поэтому панически боится вечного холода, в котором еще бог знает что будет… А может, и не будет ничего.

В первые секунды я был совершенно спокоен и уверен, что сплю и вижу сон. Мне часто снились такие абстрактные сны. Но потом что-то подстегнуло память и я вспомнил… Клянусь, я бы порвал эти чертовы ремни, если бы не научный прогресс, будь он проклят. Я бы разорвал их одной грудью, судорожно вдохнув воздух.

К моим губам поднесли чашку с водой — я ощутил прикосновение гладкого пластика и холод влаги. Пат… Стоп! Ведь невесомость же… Почему тогда вода в кружке остается, а не летает по всей рубке? Я открыл глаза и увидел, что Пат стоит рядом с креслом, «второй», Брюс, ковыряется с заевшей заслонкой. И не порхает в воздухе авторучка Пата, и шелковый лоскут висит, где положено. Пат освободил меня от ремней, увидев, что я уже пришел в себя. Вода показалась необыкновенно вкусной.

— Что такое? — я поставил кружку на пол. — Куда делась невесомость?

Вместо ответа Пат показал на иллюминатор. Там была и звездная чернота, но… была и каменистая поверхность. Пустыня. Она простиралась далеко, но все же не оканчивалась горизонтом, как на Земле.

— Мы на планете?

Пат отрицательно покачал головой.

— Нет, на астероиде. Гигантский астероид. Он встал на нашем пути. «Барс» только-только вынырнул из дыры, как… Пришлось сесть, иначе врезались бы. Тяготение здесь есть, но очень слабое. Видишь?

Пат подпрыгнул на месте, вспорхнул до потолка и медленно опустился на пол.

— Кстати, ты плохо перенес прыжок. Как ты?

Как я… Я чертовски рад тому, что остался в живых, хотя и не понимаю почему. То пространство, через которое происходит прыжок, его так и называют Пространство, должно было смять меня подобно пивной банке. Такие у него законы — все живое и неживое, что не снабжено специальными средствами, выходит из Пространства искореженным, а порой и разорванным на кусочки. Только куски всегда слеплены вместе. А на сеансах нейропрограммирования в наше сознание вживляют нечто. Все, естественно, засекречено, ибо у каждой нации свои методы. Иногда более продвинутые, как у нас, иногда…

Я не знаю, как это все происходит, но с таким клеймом внутри пилот свободно проходит через Пространство. Любое судно, передвижение на котором в принципе подразумевает прыжки, оснащено «трансфером», устройством, подобным нашему «двадцать пятому кадру», как называют пилоты нейропрограммирование, вспоминая давние опыты с рассудком.