Божественное дитя

Сей театрализованный холокост вконец озлобил Бога. Он видел в этом лишь легковесность народа-флюгера, который корчился от веры точно так же, как если бы речь шла о желудочных коликах. Бог не верил больше в Бога - Он построит мир где-нибудь в другом месте, рискнет бросить кости еще раз. И Господь растворился в космосе. Ханжи и святоши, со своей стороны, уже изнемогали от грохота, продолжавшегося целый год. У них опустились руки - в пренебрежении Отца небесного было что-то оскорбительное. Повсеместно распространился снобистский взгляд на все, связанное с Богом: мы-де для Него нехороши, пусть живет Сам по Себе! К тому же резко возросла аллергия на шум. Неврастеники убивали своих близких из-за звякнувшей ложки, из-за легкого покашливания. Ловкие торговцы, пользуясь конъюнктурой, стали продавать безмолвие ломтями. Был принят закон о принудительной тишине. И мир, переживший невообразимый тарарам, обрел спокойствие. Кто посмел бы теперь взывать к Богу посредством аккорда или гаммы? Люди говорили шепотом, птицы щебетали еле слышно, мухи взмахивали крыльями с опаской. Музыкальные записи транслировались при максимально приглушенном звуке или же в звуконепроницаемых помещениях. В ночных клубах воцарилась такая же тишина, как в церкви. Всевышний смылся - тем лучше, обойдемся и без Него. Луи остался, и это было самое главное.

* * *

Едва избавившись от Верховного существа, наш Чудесный Шалун столкнулся с новой опасностью, воплощенной в Люсии. Дело было не только в том, что красивая брюнетка вторглась в суровую вселенную ученого, - это было столкновение двух планет, можно сказать, двух цивилизаций. Случилось же все очень просто: каждый раз, когда балерина танцевала на ладони Луи, она кружила Ему голову и очаровывала Его, и наконец Он попросил ее приходить ежедневно. Ее ожидало блестящее будущее благодаря Ему, но об этом она узнает позднее. Люсия не выразила никакого удивления - родня всячески подталкивала ее продолжать эту связь. От дружбы с Мессией не отказываются. Кто знает? Возможно, Он поддержит ее, обеспечит работой. У такого карапуза руки длинные.

Поначалу ей льстило, что ее выделил из всех тот, кого молва уже нарекла преемником Бога. Ее не смущало, что Он младенец. Сногсшибательный Минус находился в апогее своей славы, и этого было вполне достаточно. Все было так ново, так необычно для нее: замок Кремеров, охраняемый, словно крепость, куда она каждый день отправлялась на такси; высокие решетки из кованого железа, у которых стояли на посту часовые в парадных мундирах с вышитым на груди гербом Божественного Дитяти - пустой колыбелью; толпы обожателей - некоторые пребывали здесь месяцами, - которым лакеи раздавали еду и напитки; множество слуг, бесшумно сновавших туда и сюда; агенты спецслужб в слишком узких костюмах с уоки-токи в руках; мажордом, приезжавший за ней к порталу в небольшом электромобиле и отвозивший ее к крыльцу по длинной платановой аллее; роскошный золоченый холл, а затем бесконечные анфилады комнат, до потолка заставленных книгами; последний зал, размерами чуть поменьше других, где полы были устланы старинными фолиантами в кожаных переплетах - по ним ступали босыми ногами, ибо у порога полагалось снимать обувь; двойные двери с электронным устройством, открывавшиеся автоматически; узкий коридор, где можно было идти только гуськом; наконец, предохранительный тамбур, а за ним комната Священного Гнома с наглухо закрытыми ставнями и тяжелыми занавесями на окнах - сюда она проходила одна, направляясь к стоящей на возвышении в центре кровати с балдахином, окруженной канделябрами и треножниками для курения благовоний; и вот перед ней возникала в облаках газовых и муслиновых тканей Мать, эта глыба жира всего на четыре года старше ее, утопающая в подушках, будто баржа в тине; рабы обмахивали ее опахалами, разгоняя воздух, ибо в комнате совершенно нечем было дышать. А внутри этой женщины-мастодонта сидело, как косточка в мякоти, чудо из чудес - карманный Эйнштейн, Святой Мозжечок.