Божьи дела (сборник)

По аналогии, мне неожиданно вспомнилась знаменитая головоломка, как будто не имеющая решения: по силам ли Всемогущему сотворить таких размеров камень, который Ему Самому не поднять?

– …При всем своем всемогуществе, – донеслось до меня, – Бог не в силах избавить мир от предательства, лжи, эгоизма…

«…Любви, – про себя прибавил я, – мук совести, чувства раскаяния, жалости к ближнему…»

– В известном смысле Он, сотворив этот мир, его потерял! – сказал, как отрезал, Бен-Мордехай.

«Примерно как зодчий, построивший храм, не в ответе за всех, кто в нем молится!» – уточнил я для себя.

– На лекциях для простоты, – улыбнулся профессор, – я еще привожу в сравнение мать и дитя: всей материнской любви, как бы велика она ни была, недостаточно, чтобы дитя уберечь от несчастной любви, сумы, тюрьмы, войны и других прелестей жизни.

«Еще не родился тот, кто бы спасся от жизни!» – припомнился мне афоризм (кажется, Ларошфуко).

Впервые, пожалуй, за годы моих терзаний по Аврааму (выражение Машеньки) я с удивлением обнаруживал сочувствие к Богу.

До сих пор я скорее боялся Его, чем любил; представлял себе нечто огромное, постоянно ускользающее и не поддающееся описанию; сомневался, что Он есть Любовь и что сеет Добро; не верил, что жалостлив и справедлив; полагал бессердечным и чаще карающим, нежели милующим; о чем я, однако, не мог и помыслить – что Он, как и все мы, не всесилен и мучается…

– Вот и с Ангелом вы наваляли… – зевнув, произнес Бен-Мордехай таким тоном, словно речь шла о пустячной ошибке в диктанте первоклассника, а не о вопиющем искажении исторического факта. – Кажется, давно замечено, – произнес он после небольшой паузы, – что одно невозможное допущение влечет за собой и другое, как правило, еще более спорное: как невозможно представить Творца в роли торговца будущим человечества – в такой же степени странно звучит ваше утверждение о якобы придуманном Авраамом или Исааком Ангеле!

– Но картина отца, под которой есть запись свидетеля… – попытался я возразить.

– И запись верна, и свидетель не врал, и Авраам свят! – решительно перебил он меня.

– Но одно исключает другое… – искренне удивился я. – Либо свидетельство, обнаруженное отцом на древнем свитке, не соответствует истине, либо Авраам… – Я на мгновение замялся.

– Либо, хотели сказать, Авраам, – подхватил профессор, – пощадив единственного сына, нарушил завет с Богом! Да, собственно, вы прямо так это нам преподали!

«Любопытно, – подумалось, – у меня-то в руках неподдельная запись авторитетного свидетеля, подтверждающая концепцию моего «Спасения», – тогда как ему фактически нечего мне предъявить, кроме догадок!»

– Один, глядя в небо, увидит алмазы! – заметил задумчиво Бен-Мордехай. – Другой в том же небе, представьте, – отвратительных тараканов. Третий, туда же глядящий, – одну пустоту. Вам ли мне объяснять, что можно смотреть и не видеть – а можно и видеть, не глядя.

«Только не это!» – поморщился я в предчувствии очередной банальщины.

– Не всякому это дано – узреть Ангела! – как будто нарочно подтвердил он мое опасение.

Смешно говорить, и меня посещала мысль о возможной временной слепоте моего единственного свидетеля – только я на нее не клюнул, в отличие от профессора.

Со всех точек зрения (мне так казалось!) явление Аврааму спасительной помощи извне выставляло человека в беспомощном свете – неспособным восстать и защитить собственное дитя.

И спасло Исаака, по моему решительному суждению, не чудо явления Ангела Аврааму – а чудо отцовской любви к сыну!

И обнаруженный древний свиток служил тому убедительным доказательством!

И писал я роман с таким чувством, как будто творил новую историю!

И по выходе книги в свет гордился собой – как никогда прежде!

Машенька, впрочем, ее не прочла – что случилось впервые за тридцать два года нашей совместной жизни…

– Ах, скольких можно было избежать неприятностей, Лев Константинович, не поспеши вы тогда уехать из Святого города! – упрекнул он меня в очередной раз.

– Вы бы меня отговорили писать роман? – устало откликнулся я.

– Дождись вы меня, – произнес он со странным упорством, – я бы вас умолял не ходить против Бога, не противиться Чуду и не лжесвидетельствовать против Ангела… наконец, не судить строго Авраама и не переписывать эту историю…

– Я его не судил… – возразил я со смешанным ощущением ужаса и безразличия.

– «Отказавшись пожертвовать сыном, – легко процитировал он наизусть, – Авраам не исполнил подвиг Веры, в обмен на который Бог обещал людям возвращение в Рай!»

– Но я ничего не придумывал специально… – пробормотал я, с трудом подбирая слова. – Обнаруженный факт показался правдивым… Я как бы доверился свитку… записи свидетеля… в которой не было и намека на Ангела… – продолжал я, безуспешно борясь с дрожью в голосе. – Чем не сюжет, я подумал… Любой другой писатель на моем месте… Сначала увлекся, потом… Что-то вроде болезни, от которой хотелось освободиться…

– Болезнь называется синдром Авраама! – торжественно провозгласил Бен-Мордехай.