Божьи люди. Мои духовные встречи

Тренёв был студентом Санкт-Петербургской духовной академии, когда архимандрит Феофан был там инспектором; а я был тогда на два-три года моложе курсом. И хорошо доселе помню лицо его.

Вся эта книга написана не в похвалу отца Феофана, а в осуждение со злостью. Особенно был неприемлем Тренёву аскетизм владыки. И будто я чуть не «нос утирал» ему.

Какая злоба! Да, он часто советовался, — то со мною, то с другими, — но поступал по-своему. И мы чтили его.

Оно и понятно: всякий человек смотрит на вещи из своего угла; какова его душа, так он и смотрит на других. И Тренёву, — как человеку плотскому, — неприятен духовно-аскетический тип; ему знакомее — «Любовь Яровая».

Письма о нем

У меня хранятся два письма о нем. Может быть получу еще два. Пишу копии с них. Первое — от очевидца в Астрахани.

«... Получив Вашу... открытку... в скудных своих словах, но с любовью, я описал, что знаю о великом подвижнике наших дней.

Преосвященный Феофан был на Астраханской кафедре, как яркая путеводная звезда, не только для духовенства, но и для всех тех, кто думал вести свою жизнь по заповедям Христа».

Затем следуют «Воспоминания» — автора, протоиерея Митрофана Молчанова, — «об Астраханском епископе Феофане (Быстрове), который занимал Астраханскую кафедру — с 1911 по 1913 г.».

«1. В 1911 году во второй половине августа я имел счастье быть в Астрахани. В то время ожидали приезда нового владыки на Астраханскую кафедру.

Была получена телеграмма из Царицына о том, что владыка Феофан следует в Астрахань на пароходе общества “Кавказ и Меркурий”.

В телеграмме было указано, что по прибытии владыки в Астрахань будет совершена литургия архиепископским служением. Такое распоряжение удивило не только соборный причт, но и всех причастных к встрече владыки17. Кафедральный протоиерей, маститый старец, отец Николай Летницкий, сделал соответствующее распоряжение и ко встрече, и ко служению литургии.

Будучи диаконом, я здесь присутствовал; и отец кафедральный, зная меня, предложил облачиться в стихарь и стать в чину соборного причта для встречи владыки.

По расписанию пароход должен прибыть в Астрахань к трем часам по полудни. Все были удивлены, что так поздно начнется служба.

В соборе были все представители учебных корпораций, члены Консистории и все те, кому необходимо быть при встрече нового архипастыря.

Наконец, <прозвонил> тысячепудовый соборный колокол — владыка вступил на астраханский берег. Затем последовал трезвон. И въехала коляска в астраханский кремль. У всех душевное настроение было высоко: вход владыки возбудил не только любопытство, но — и страх некий, святой трепет души.

Тихой поступью вошел владыка и, перекрестясь, окинул очами величественный Астраханский собор, потом опустил глаза и принял Святой Крест.

На приветствие отца кафедрального тихо ответил:

— Спаси и сохрани вас Господь!

И сейчас же началось архиерейское служение. Величественный собор как бы замер в чудном, благоговейном первом служении своего владыки: глубокая сосредоточенность службы архиерейского служения дивно облаговеяла не только нас, служащих, но и всех молящихся.

Служил владыка тихо, но слова его при глубокой тишине слышали явственно.

Вот наступили благоумиленные моменты: «Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей и утверди и, егоже насади десница Твоя (Пс. 79, 15-16)»[306].

Этот момент нельзя выразить словами. Как бы электрический ток прошел по телу молящихся: все почувствовали благодатную <силу> этих слов и действенную молитву своего владыки.

Литургия окончилась в шесть часов по полудни, но никто не чувствовал усталости.

Думаю, что эта первая служба Преосвященного Феофана запечатлелась в сердцах навсегда!

Владыка вступительной проповеди не говорил, но, благословив всех, отбыл в свои покои.

2. По времени всем стало известно, что новый владыка не пошел по стопам прежних архиереев, а повел жизнь по стопам древних отцов и учителей Церкви.

В приемные дни владыка всех принимал; терпеливо слушал просьбы просителей; делал ту или другую резолюцию, часто — вопреки консисторским отцам. Определенно можно сказать, что все просители выходили успокоенные и с радостной надеждой на лучшее.

Из Консистории стали поговаривать: “Владыка, по своему смирению, распустит духовенство!” Но духовенство почувствовало благодатное влияние владыки, стало исправляться гораздо лучше, чем от грозного консисторского приказа.

3. Жизнь владыки была строго подвижническая: питался он простой пищей, по уставу монашескому. Спал он не на перине, а на войлочной кошме[307]; а в головах было что-то твердое, зашитое в материю. А о его молитвенном бдении знали только одни стены его келии.

В обращении он был тих. Пальцы его левой руки всегда перебирали узелки чёток. Лицо было — матовое, постническое, задумчивое.