Божией милостью адмирал Михаил Лазарев

– Держи, сынок! – Пушистый шар из перьев, специально изготовленный отцом для сыновей, ловко направляла к своему неуклюжему партнеру. Алеша бежал навстречу волану, взмахивая деревянной лопаточкой с длинной ручкой (тоже изобретение отца), и… – бац! успевал отбить точно и, довольный, вперевалочку возвращался на исходную позицию. Теперь подача была с его стороны.

Андрей и Миша, как заправские игроки, не давали друг другу спуску, и шар снежком метался от одного к другому. Лица мальчиков разгорячились, движения были спорыми, сноровистыми. Ни один не хотел уступать.

В какой-то миг волан зацепился Мише за хлястик курточки. Мальчик закрутился волчком, не понимая, куда девался шар. Алеша тут же повторил кружение брата (такой уж он был подражалка), держа свой волан в зубах. Мать и старший рассмеялись: потешно вертелись оба!

Смех матери зазвенел серебряным колокольчиком по голубому безоблачному небу, по зарослям орешника на краю поляны.

– Аннушка, душа моя, ты сама ребенок, – Петр Гаврилович, чуть сутуловатый, подошел незаметно, и радостно ему было глядеть на свою семью, эту веселую компанию, беззаботно играющую на лугу. Анна Андреевна смутилась присутствия мужа и остановила подачу, но звенящий возглас Мишутки: «Папенька с нами!» – все переменил.

Забыв игру, сыновья бросились к отцу, повисли на нем гроздью.

– А что, слабо – трое против одного? – раззадорил сыновей отец и, став на одну линию, успевал ловко отбивать их шары, летящие то с одной стороны, то с другой.

Анна Андреевна зарумянилась от воздуха и движения и теперь, еще не остыв, наблюдала за игрой, порывисто дыша и слушая, как счастливо бьется сердце.

* * *

После обеда в доме был заведен час тихих занятий. Братья могли читать, рисовать, клеить в своей комнате, где на столе у окна был огромный глобус на серебряной подставке. Морской вид с черным скалистым утесом посередине заполнял простенок между окнами. На стене была подвешена на шелковом шнуре карта России.

Каждый из мальчиков имел свой стол и небольшой стеллажик рядом. В середине комнаты за круглым темного дерева столом, обычно не покрытым скатертью – так было удобнее для шитья и других работ, – сидела нянюшка Стеша. Полноватая добрая старушка души не чаяла в сыночках, как она их называла. Своего сына не уберегла когда-то, доверив подкинуть вверх, на радостях, отцу. Поймать ребенка он не смог, промахнулся, хмельной был – так и не стало Ванечки. С горя сбежал ее муж в бурлаки, а сама она сделалась старушкой в одночасье. И жизнь свою до последнего денечка другим детям посвятила, не жалея себя.

Сейчас, занятая вечной женской работой – когда в доме трое мальчишек, всегда есть кому зашить брючата, заштопать дыру на рубашке, пришить пуговицу, – Стеша с любовью поглядывала, чем заняты ее непоседы. Приоткрыв тихонько дверь, заглянула Анна Андреевна, молча обменявшись взглядами с няней, мол, все в порядке.

Мать устроилась в своем кресле с любимым вышиванием бисером. Нынче она задумала изобразить вишневую веточку – уж и колер нежно-розовый подобрала.

Незаметно глянула – Алеша весь погружен в работу: пытается акварелью изобразить человека с надутыми щеками и изо всех сил выпускающего струю воздуха на зрителя…

– Что ты задумал, сынок?

– Это Норд, маменька. Когда он разозлится, дует на людей холодом. Папенька нам давеча говорил, что на дворе вьюжно – Норд рассвирепел!

Андрей и Михаил ползали в своем углу по полу – по голубым разводам портолана[2]. Все названия на английском – почему? Когда по-русски на картах писать будут? Андрей заглянул в толстенный словарь, отыскивая название мыса в Южной Америке. Миша сменил брата; они искали слова по очереди, и это «замедляло» их плавание по бумажному пока океану.

Няня Стеша, наклонив седую голову к светлому кругу абажура, вязала носок, считая петли и беззвучно шевеля губами. Выводишь пятку – не вздумай отвлечься.

Анна Андреевна нанизывала бисер, и перед ее мысленным взором вставала их первая с Петром Гавриловичем весна. Цветущие вишни заполняли тогда все окрестные овраги, и белое половодье счастья затопляло ее душу. Они шли с мужем по саду, он что-то говорил, будто не замечая, как бушевала весна. Человек не должен быть таким, подумалось ей тогда. Скован, любит умственные материи, рассказывает о новой книге. Наверное, она интересная, но разве можно в эти минуты говорить? Хочется тишины, хочется пить этот настоянный на ароматах воздух, любоваться изумрудом росистой травы и восхищаться этой акварелью, написанной Самим Творцом.

Погруженная в свои мысли, она не сразу услышала, что он замолчал и внимательно посмотрел на нее.

Они подошли к огромному кусту сирени, что разросся привольно, пышно и стал почти деревом. Сирень источала аромат, от которого кружилась голова. Петр Гаврилович остановился, осторожно нагнул голову, они шагнули под куст, он тронул ветку, и на песок полетели бледно-розовые звездочки цветков. Лепестки легли полукругом – настоящий сиреневый дождь!