БП. Между прошлым и будущим. Книга первая

Халиф отвечает не сразу. Он поднимается из-за стола и, потирая переносицу, какое-то время меряет шагами комнату. Потом отвечает мне из её дальнего (впрочем, не очень дальнего – квартирка-то крохотная) угла.

– В России мы не задумывались над вопросом – кто нас читает? Мы мыслили себя всегда среди массового читателя. А здесь обнаружили, что читают нас единицы! Если быть точным, – то и в России-то нас читали тоже единицы – но там этих единиц была масса. И Лимонов бесспорно прав, когда в беседе с тобой говорит, что литературные журналы можно издавать только в России – там, где существует подготовленная аудитория. Там многие поколения подготавливали потенциального читателя. Там, даже если кто-то не понимал меня, к примеру, он всё равно будет искать мою книгу хотя бы потому, что она запрещенная. И это давало мне больше шансов, чем здесь, найти своего читателя.

– Вот я вспоминаю такой случай, – продолжает Халиф. – Как-то в троллейбусе кто-то осторожно трогает меня за рукав и говорит: “Судя по внешнему виду, вы – интеллигентный человек. И, возможно, – порядочный”. – “Безусловно”, – охотно откликаюсь я. “Ну, тогда – нате! – и сует мне в руку какой-то скомканный папиросный листок. – Только, ради бога, не читайте здесь!” – предупреждает он меня и на всякий случай тут же выходит из троллейбуса. Естественно, я не удержался и сразу развернул листок – это было мое собственное открытое письмо в Союз писателей СССР, уже переданное по Радио “Свобода”, и, естественно, циркулирующее в самиздате. На Западе такого со мной не случится – и это, как я понимаю, очень большая для меня трагедия.

Понимаешь, почему именно в том микроклимате создаются настоящие произведения? Хотя, если мы талантливы, то и в Занзибаре будем писать так же, как и в Москве. Здесь нас никто не пытает, а почему? Если нам это на пользу – ну, попытайте нас немножко! Я говорил здесь нашим художникам: Ну выйдите на демонстрацию – ”Даешь бульдозер“! Дави нас бульдозером! Никто не давит… Никому не нужны… Видимо, я – мазохист. Мне кажется, что когда нас давили, было лучше. Конечно, это крайность – можно и самого себя раздавить… Если бы Рабин вовремя не отскочил, мог бы оказаться раздавленным вместе со своими картинами.

И вторая моя книга – именно об этом! С юмором, разумеется, с улыбкой. Со злой улыбкой, сквозь слезы. Потому что этот Лёвушка, её герой, явно прослеживается и указывает пальцем на автора. Я там не уточняю его гибель. Но именно – гибель! Какой парадокс – человек спасся, попал в цивилизацию (в книге я всё время повторяю, что я – западный человек, и то, что я родился в России – это формальность: это моя родина, но – я там никогда не был, я просто знаю, что это – моя родина). Вот сейчас я вернулся домой, в свой родной город. Но художник стремится туда, откуда его выставляют.

В России для художника одна стена – и для расстрелов, и для выставок. Здесь, слава богу, стены раздельные. Правда, не расстреливают – слишком гуманное общество…

– Так в чем же ты видишь главное для себя отличие в работе – Здесь и Там?

– Понимаешь, в России была задача и была отдача: будто ты стреляешь из ружья и чувствуешь отдачу. Попал или не попал, но всё равно чувствуешь. Здесь же отдача абсолютно отсутствует – даже, если ты ”попал“. И ты продолжаешь работать по той инерции, которая была тебе сообщена в России. Я допускаю, что ты прав – в ”ЦДЛ“ я отряхнул ноги. Но вот ”Молчаливый пилот“ – тоже, вроде бы, российская книга, тема её сегодня стала международной.