БП. Между прошлым и будущим. Книга первая

– Боже, почему России так не везет: евреи пишут лучше, чем русские! – всхлипывал горбун.

Или Кочетов. ”Прочти что-нибудь“ – попросил он. Я прочел стихи, посвященные Назыму Хикмету. ”Посиди“, – сказал он. И через несколько часов газета вышла с моими стихами и напутствием Хикмета. Старика это очень обрадовало – он тогда лежал с очередным инфарктом.

Да, там над нами стояли негодяи, палачи и всякая сволочь. Здесь над нами нет никого – только какие-то розовые беконные люди, абсолютно равнодушные к поэзии… недочеловеки, – помедлив, добавил Халиф.

– Как бы ты объяснил особую популярность лишь нескольких русских авторов здесь, на Западе? Часто, говоря о выживании на Западе русского писателя, приводят пример Севелы, успешность его книг в нашей эмиграции: он сам порой затрудняется ответить, какими тиражами расходятся русские издания его книг. А ведь основные-то тиражи их изданы на других языках – на немецком, на английском…

– Севела, на мой взгляд, – не писатель, он – хороший, талантливый и умный документалист. А его читатель переместился вместе с ним на Запад. Что произошло оттого, что он переместился из Одессы, скажем, на Брайтон-Бич в Бруклин? Он что, полюбил Джойса? Бабель – типичный “брайтонбичевский” писатель, но здесь и Бабеля не читают. Читают Севелу.

Говорят, мы здорово пишем.

Мы с донорством,

а к нам – с вампирством.

И откуда вы такие беретесь?

– С неба попадали.

А, может, это

когда-то повешенные срываются?

У нас страна чудес.

У нас всё может быть.

Есть четкое определение читательского интереса – дорос он до писателя, или – нет. В России писатель демократизировался – он пошел к читателю, он становится одного с ним уровня. И – перестает быть писателем.

Однако, интересная вещь: при полном безразличии подавляющей части нашей эмиграции, существуют издательства, которые пытаются публиковать книги заведомо непокупаемые! А Проффер, к примеру, издал всего Набокова, всего Аксенова. И теперь возникли ”Эрмитаж“, ”Серебряный век“, работающие с серьезной книгой… Знаешь, здесь на одного бездарного читателя есть минимум 15 талантливых писателей! А десять из них может быть даже гениальны.

В последней моей книге есть фраза: те, кому надо ехать – сидят, а те, кому надо сидеть – едут… И всё же, поверь, при всем при том, нет у меня тоски по России – разве что по молодости, которая осталась там. И хотя здесь я чувствую себя порой, как в средневековье, – представляешь, на мостах сидят люди и взимают подать; хозяин дома проверяет, закрыты ли у меня окна, когда он топит – это в стране-то, которая побывала на луне! Но я часто ловлю себя на мысли, что уже никогда не мог бы жить там. И не только роскошную квартиру я оставил там – там остались мои стихи. Их когда-то Домбровский поставил в эпиграф к ”Хранителю древностей“, а цензура – сняла. Но они всё равно остались там, в России.

–  Из чего твой панцирь, черепаха? —

Я спросил и получил ответ:

– Он из пережитого мной страха,

И брони надежней в мире нет…

Этим четверостишием Халиф навсегда вписал себя в российскую литературу – его одного достаточно, даже если бы после него он ничего больше не писал… А он пишет.

* * *

Прошли месяцы, пока я смог вернуться к заметкам, которые делал во время нашей беседы. Я позвонил Халифу в Нью-Йорк.

– Лёва, я слышал – у тебя хорошие новости…