Брабантский мастер Иероним Босх

Йерун помнил, как во время учебы в Брюгге посетил мастерскую знаменитого живописца Ганса Мемлинга – тот как раз заканчивал триптих с изображением Страшного суда. Работа Мемлинга была построена схожим образом. Фигуры святых и архангелов, праведников и грешников были написаны по-особенному искусно. Йерун обратил внимание на то, что мастер Мемлинг почти не уделил внимания бесам – угольно-черные демоны и косматые, похожие на обезьян, страшилища почти терялись на фоне толпы низвергнутых в преисподнюю. Ужас и отчаяние душ, обреченных на ад, Мемлинг передал через позы и искаженные бесконечной агонией лица грешников. Йерун успел узнать по собственному опыту, как важно наделить лица героев картины мимикой, а сами лица изобразить не похожими друг на друга. Йерун и сам немало преуспел в этом, однако сейчас ему не хотелось повторять прием Мемлинга.

Йерун помнил, что триптих из Брюгге смотрелся ярко и торжественно, точно княжеская свадебная процессия, где жених и невеста молоды, красивы и в придачу искренне влюблены друг в друга. Обдумывая будущий триптих, Йерун с самого начала решил, что напишет свой Страшный суд совершенно иначе, так, как до него не писал никто в Бургундских Нидерландах.

Не за этим ли он так долго копил рисунки чудовищных образов! Где как не на Страшном суде будут уместны драконы и змеи, безобразные старухи-дьяволицы, что поджаривают на вертелах и сковородах человечину, адские машины, способные двигаться сами собой и давить встречных людей? Здесь будет где разгуляться самым уродливым и страшным из всех припасенных впрок альраунов, и никто не упрекнет мастера за то, что его работа не радует глаз, но ужасает зрителя.

Не теряя времени, Йерун достал из заветного сундучка все наброски, которые могли пригодиться, и принялся развешивать их на стене мастерской. Когда добрая половина стены скрылась под рисунками всевозможных чудовищ, Йерун заметил, что его ученики – двое шустрых подростков – стараются не смотреть на нее лишний раз и украдкой крестятся. Усмехнувшись, Йерун принялся переносить на загрунтованные доски триптиха те из рисунков, что казались наиболее подходящими, дорисовывая и переделывая на ходу.

Сейчас Йерун чувствовал настоящее вдохновение. День за днем он рисовал, почти не задумываясь, казалось, грифель в его руке движется сам собой, и пальцы художника едва успевают за ним, поддерживают, чтобы только не дать упасть. Когда весь рисунок был готов, настал черед кистей и красок – те двигались не менее быстро. Многое из того небывалого, что могло показаться искушенному зрителю знакомым по иллюстрациям в книгах и манускриптах, Йерун выписывал до сих пор с невиданным тщанием. Теперь странные и страшные существа выглядели так, как будто стояли прямо перед зрителем, дышали и были осязаемы. Старый триптих, некогда написанный дедом Йеруна, менялся на глазах, превращаясь в нечто совершенно новое.

Завершив триптих к положенному сроку, Йерун решил показать его своим домочадцам. Собрав их в мастерской, он распахнул створки триптиха так, как это делалось во время воскресных богослужений. Алейд, жена художника, ахнула и надолго осталась стоять, не сводя широко распахнутых глаз с триптиха, молитвенно сложив руки. Привратник Дирк витиевато выбранился, поспешно осенив себя крестом. Кухарка Грета, взвизгнув, спрятала лицо в ладонях.

Довольный Йерун пригласил в мастерскую отца Мартина и вместе с ним нескольких клириков из собора. Если бы заказчики пожелали изменить что-то в триптихе, живописец готов был сделать это тотчас же, на месте.

При виде «Страшного суда» уважаемые клирики ненадолго замерли. Каждый из них побледнел, один, что был помоложе, поспешно зажал рот ладонями, однако сумел сдержаться. Отец Мартин, осенив себя крестом, молча ощупывал триптих глазами и никак не мог остановить взгляд на чем-то одном. Каждая из створок пестрила множеством образов, и каждый образ рассказывал собственную историю. Если бы кто-то вздумал описать каждую из них даже вкратце, фолиант вышел бы толстый и весьма увесистый.

На триптихе работы Мемлинга ад, казалось, умещается с краю. Более того, рай и самая сцена суда, занимавшая среднюю часть триптиха, написанные светло и ярко, как будто вытесняли с триптиха адскую темень. Йерун разделил пространство триптиха между светом и тьмой по-своему. Здесь светлому раю отводилась лишь левая створка, и та не целиком.

В верхней части художник изобразил, как низвергается с небес мятежный Люцифер и примкнувшие к нему ангелы. Проваливаясь вниз сквозь грозно нависшие тучи, сонм небесных изгнанников, гонимых лучами божественного света и грозными воинами-архангелами, на лету чернел, оборачиваясь роем безобразных чудищ. Небесная битва бурлила прямо над цветущим Эдемом. Благие просторы рая здесь не принимали души праведников – вместо этого Йерун изобразил сцены грехопадения и изгнания из рая Адама и Евы. Рай оставался пустым.