Брачная ночь с горцем

– Никогда, ни разу за всю свою жизнь. – Теперь он говорил голосом мягким и вкрадчивым, наводившим скорее на мысли о ласках, а не об угрозе. – Да-да, ни разу за всю жизнь я не поднимал руку на женщину! Эти руки не причиняют боли женщинам, только ласкают – и лишь тех, кто этого хочет. Они вызывают стоны и дрожь лишь от наслаждения, и женщины не боятся этих рук, напротив – жаждут их прикосновений. И они не сторонятся моей силы, а молят о ней, бегут не от меня, а ко мне, роняя веера и платки. Сталкиваются со мной во время танца как бы случайно – лишь для того, чтобы ко мне прикоснуться. Заговаривают со мной, используя любые предлоги, машут мне, провожают влюбленными взглядами. Порой выставляют себя на посмешище ради меня. В кабинете у меня целые стопки надушенных записок и неотвеченных приглашений от женщин, которые провели со мной ночь и мечтают повторить этот опыт. Жаждут еще нежных слов, еще ласк, еще прикосновений. Так что не смей видеть во мне чудовище! Чудовищем был мой отец. Чудовищем стал мой брат. Они – лэрды Маккензи из Уэстер-Росса, чьи руки обагрены кровью множества людей, мужчин и женщин. Мои же руки испачканы лишь влагой желаний и грехов – тех самых, которые, быть может, являлись тебе лишь в самых бесстыдных твоих снах!

– И ты действительно в это веришь? – фыркнула Саманта.

Такого ответа Торн определенно не ждал – это ясно было по тому, как он сжал губы.

– Веру в знание превращают доказательства, – сухо ответил он. – Я слыхал, что крики и стоны наслаждения легко имитировать. Но влагу экстаза и пульсацию возбужденной плоти вокруг моей плоти не подделаешь.

От образов, что возникли у нее перед глазами при этих грубо откровенных словах, у Саманты перехватило дыхание. Однако, взяв себя в руки, в праведном негодовании она проговорила:

– И ты действительно считаешь, что не вредишь женщинам, не причиняешь им боли?

В глазах Торна вспыхнули огоньки.

– Я беру их лишь в тех случаях, когда они сами просят об этом.

– А как же неотвеченные письма?! – бросила Саманта ему в лицо. – Или ты не понимаешь, как это больно, когда тот, с кем сблизилась, становится к тебе равнодушен? Не понимаешь, что это оставляет глубокие раны?

– Хватит метафор, милая! О каких «ранах» ты говоришь? Один удар от мужчины моего сложения и силы может нанести хрупкой женщине такую рану, от которой она не оправится никогда! Что рядом с этим – какие-то неотвеченные письма?

– Искалечить душу не менее страшно, чем тело, – возразила Саманта. – И нарушенное обещание может ранить еще сильнее, чем летящий в лицо кулак. Равнодушие и холодность – это тоже жестокость.

– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я предлагал руку и сердце каждой женщине, которая заманит меня в постель?

– Вот уж нет! Стать твоей женой – такого я и злейшему врагу не пожелаю! Ни одна женщина не заслуживает того, чтобы провести жизнь в напрасных надеждах и горьком разочаровании.

– Придется тебе признать, милая, что жесток не только я. Язык у тебя – словно отравленная стрела!

– Правда редко бывает приятной, – парировала Саманта. – И я, право, сомневаюсь, что эти толпы несчастных женщин, тщетно молящих о новой встрече, сами заманивали тебя в постель. Ты хищник, Гэвин Сент-Джеймс!

– Для тебя – лорд Торн, – с надменной усмешкой поправил граф.

– Торн – быть может. Но мне ты точно не лорд! Ты ведь отказываешься считать Маккензи своими лэрдами, хотя должен – по традиции и по закону. И я не вижу причин называть тебя лордом, потому что мне ты не господин! Там, откуда я приехала, люди получают всевозможные почетные звания благодаря своим трудам и заслугам. Можешь называть это варварством, но мне такой порядок кажется очень разумным – особенно в тех случаях, когда я вижу «благородного джентльмена», все заслуги которого исчерпываются длинным списком покоренных женщин. Или разбитых сердец.

– Не говори мне о разбитых сердцах! – прорычал Гэвин, делая к ней шаг. – Никогда я не вводил женщин в заблуждение, не убеждал, что они для меня – нечто большее, чем развлечение, способ приятно провести время. Я никому ничего не обещаю. А если женщина что-то себе вообразила, то это ее вина, не моя.

Саманта крепко стиснула зубы, словно от невыносимой боли. И в тот же миг прекрасное лицо графа стало расплываться у нее перед глазами, превращаясь в сплошные ломаные линии и острые углы.

– Ты, Торн, чудовище! Еще страшнее и опаснее своих родителей! Ведь всего опаснее тот негодяй, который считает себя хорошим человеком!

Гэвин с насмешливой улыбкой протянул к девушке руки.

– Тогда поведай, о святая Элисон, что мне сделать, чтобы заслужить твое снисхождение? Найдется ли в твоем сердце милосердие к жалкому грешнику вроде меня?