Брайтон-Бич опера

Не привыкшая работать, растерявшая всё свои связи, похоронившая практически всех своих родственников, оказавшаяся в чужом и незнакомом городе с маленьким ребенком на руках, Розалия Францевна с большим трудом устроилась преподавать английский язык в какую-то школу на самой окраине, но никак нельзя сказать, что она еле-еле сводила концы с концами. Марина иногда проговаривалась, что в детстве они питались сплошными деликатесами типа чёрной икры и крабьих салатов, а одевались у частных портных. И хотя слабое от рождения здоровье Розалии Францевны с годами не становилось лучшие, необходимые па лечение деньги находились всегда — причём буквально в любых и ничем не ограниченных количествах.

...— Миленький! — зовёт меня Татьяна из своей комнаты. — Ты собрался уже?

Я не без труда отрываюсь от экрана компьютера с таблицей из биржевых символов тех компаний, гороскопы которых Эдуард составил по заказу Володи. Таблицу я сделал очень красивую, расписав, сколько акций каждой компании и за какую цену Володя приобрёл, что было им куплено за наличные, что — на кредитную маржу, а какие позиции он ещё подкрепил опционами. В одних случаях ставка была на то, что курс данной акции пойдет вверх, в других — игра велась на понижение. Володя молодец — всё очень здорово продумал. Стив говорит, что такого сбалансированного «портфеля» нет ни у одного из его клиентов.

— Из двадцати позиций четырнадцать в плюсе, — говорю я, входя в Татьянину комнату. — причём по шести из них этот плюс уже с четырьмя нулями.

— Ты о чём? — спрашивает Татьяна.

— О пророчествах Эдуардовых и о том, сколько Володя уже на них заработал, — говорю я, но развить свою мысль не успеваю, потому что снизу раздается звонок — это за нами приехал Алик. Мы ещё накануне договорились вместе навестить Розалию Францевну в больнице, куда её, несмотря на всё протесты, всё-таки уложила Марина.

Когда мы спускаемся вниз, Алик стоит возле своей машины, на бампере которой красуется новенькая наклейка «Proud То Ве An Idiot».

— Сам нарисовал? — спрашиваю я.

— Конечно, — говорит Алик. — А что, плохо получилось?

— Да нет, нормально, — говорю я.

Мы залезаем в машину, и Алик медленно трогается с места. Татьяна, сидящая рядом со мной на заднем сиденье, незаметно толкает меня и глазами показывает на правую руку Алика. Я перевожу взгляд и вижу, что на безымянном пальце, там, где раньше они носил обручальное кольцо, у него появился большой перстень с камнем ярко-голубого цвета. Я вопросительно смотрю na Татьяну, но она только многозначительно пожимает плечами.

В больнице около палаты Розалии Францевны уже много народа. Во-первых, конечно, все Зарецкие — Марина, Антон и Даша. Потом Володя, который, как выясняется, сидит тут с самого утра, хотя он с Зарецкими, можно считать, почти что и не знаком. Марина начинает рассказывать, что без Володи вообще непонятно, что бы она делала. Он уже организовал им круглосуточную сиделку из благотворительной организации помощи раковым больным. Как впоследствии выяснилось, пожертвовал им довольно приличную сумму, чтобы не тянули с оформлением бумаг и провернули всё это побыстрее.

Рядом с Антоном стоит Олег Герц со своей женой Светланой. Они как врачи, оказывается, имеют с этой больницей договор — пациентов своих сюда направляют. Рядом с ними ещё один незнакомый мне врач в халате неприятного зеленоватого цвета. Лицо его тоже не внушает мне никакого доверия. Гладко выбритое, холёное, равнодушное лицо человека, у которого никогда в жизни ничего не болело и который вообще не знает, что такое со- и просто страдание. Вообще вся обстановка чудовищна — бездушная, холодная, скорее напоминающая морг, чем больницу.

Мы заходим в палату. У Татьяны в руках большой букет красивых цветов, но они Розалии Францевне, похоже, совершенно, не нужны. Завидев нас, она садится на постели и говорит:

— Die Aeffin ist krank, schwer krank.

— У нее бред, — говорит Володя.

— Alter Kram, — опять говорит Розалия Францевна. — Abgelegte Kleider. Die Aeffin ist schwer krank.

— Лёш, это по-немецки, кажется, — говорит Татьяна. — Переведи.

Но перевести я не успеваю, потому что наше внимание переключается на стоящего рядом с Олегом неизвестного мне доктора, на халате которого висит бирочка с именем Пол Вулфовиц и который в этот момент как раз говорит:

— Я и сам не понимаю, почему мы не диагностировали опухоль раньше. Но вообще рак легкого бывает центральный и периферический. Центральный — это тот, который располагается в бронхах. Он сопровождается кровохарканьем, кашлем, болями в грудной клетке, повышенной температурой. Периферический же рак располагается глубже, и с помощью фибробронхоскопии такую опухоль увидеть нельзя. К тому же она может довольно долгое время никак не проявлять себя, а симптомы появляются только после того, как она прорастает в плевральную полость или дает метастазы. Похоже, что в данном случае мы имеем дело с опухолью именно такого типа.

Мне становится тошно, и я начинаю сильно жалеть, что вообще приехал сюда.