Брайтон-Бич опера

— Нет, конечно, — говорит Давид. — Не могло и не окупалось никогда. Но это никому и не нужно было. Там тогда главным редактором очень шустрый мужичок был, Яков Соломонович Цимес. Он в Америку из Парижа приехал. Письма рекомендательные привёз. Якобы он секретарь одного очень знаменитого писателя. Не буду имени его сейчас называть, чтобы не тревожить прах покойного понапрасну. Ну, короче, приехал Яков Соломонович в Нью-Йорк и сразу через «Честное русское слово» ко всей эмиграции обратился. Погибает, мол, солнце русской словесности. Умирает во Франции с голоду. А здесь люди не бедные жили. Скинулись — кто сколько мог. Вот только до писателя погибающего из всего этого ни единого цента не дошло. Правда, антисемит он был лютый, так что мне его и не жалко ни капли. Да и не о нём речь сейчас.

Давид разливает нам по рюмкам вино, от которого у меня уже начинает болеть голова, и продолжает:

— Яков Соломонович благодаря этой афере стал членом редколлегии «Честного русского слова». Его идея так всем понравилась, что ему тут же поручили создать Фонд искусств. Решили, наверное, что если один раз так легко бабки срубили, то грех будет не повторить. Короче, начали они собирать деньги в помощь голодающим русским писателям и художникам. Такие проникновенные статьи писали, что люди им последнее несли. А вот куда денежки-то эти все шли — никому не известно. Тут и третья волна эмиграции как раз подтянулась. Много взрослых, авторитетных людей приехало. Стали бизнесы разные открывать. Кто — ресторан, кто — мебельный магазин, кто — бензоколонку. К этому моменту Яков Соломонович уже в годах был. В редакции редко появлялся — так, только секретаршу за попку ущипнуть. Всеми делами заправляло уже новое поколение.

— Трахтенберг, — говорю я, потому что знаю, кому принадлежит «Честное русское слово».

— Совершенно верно, — говорит Давид. — Валера Трахтенберг, который совсем мальчишкой сюда из какого-то кишлака молдавского приехал, покрутился немножко, видит, образования у него ноль, профессии — никакой, а тут сенильный бездетный старичок ищет, кому бы дела передать. Валера, надо отдать ему должное, парень был энергичный и предприимчивый. Когда третья волна чуть-чуть поднялась, он сразу понял, как своего благодетеля можно обуть. Скажем, за полстраницы рекламы в газете брали тогда двести долларов, что по тем временам были приличные деньги, а он приходил прямо к хозяину ресторана какого-нибудь или мебельной базы и говорил: «Сёма, только тебе, только по старой дружбе, за стольник. Но наличными. И прямо сейчас». Как соглашался Сёма, Зяма, видя рекламу своего конкурента на страницах единственной в те дни русскоязычной газеты, уже сам бежал к Трахтенбергу со стольничком в руках. С малого начинали, с ерунды. Но через пару лет у Трахтенберга уже свой кабинет был, где он в кожаном кресле сидел.

— Откуда ты всё это знаешь? — говорит Илья.

— Я когда туда пришел, ещё старожилов некоторых застал, — говорит Давид. — Они мне много понарассказали.

— Когда же всё это было? — говорит Татьяна.

— В начале восьмидесятых, — говорит Давид. — Когда Довлатов «Новый американец» открыл. А в «Честном» этом «слове», как назло, ни одного профессионального журналиста не было. Старички одни, которые новости из американских источников сдирали. И вот, представляете, выходит газета, а на первой полосе главный заголовок, огромными такими буквами: «В Калифорнии трясётся земля». И так каждый день. Да и сейчас там всё то же самое. Вот на днях буквально заголовок видел: «Израиль взялся за ХАМАС». И как не стыдно только? Ведь эту газету и женщины, и дети читают.

Ну, в общем, когда «Новый американец» не без помощи Трахтенберга развалился, все, кто личными нападками на Якова Соломоновича запятнать себя нe успел, переметнулись в «Слово». С тех пор и новые лица появились, конечно, но всё равно — типаж один и тот же. Понимаете, там они всю свою сознательную жизнь советскую власть воспевали и перед коммуняками выслуживались, а здесь с тем же пылом американскую власть славословят, a всё русское помоями поливают. Все приёмы те же самые. Вся стилистика. Как будто газету «Правда» какого-нибудь сверхзастойпого 1983-го года читаешь, только с обратным знаком. И вообще, на примере «Честного русского слова» можно прямо теорию эволюции Дарвина изучать. Там такая борьба за выживание идёт, что остаются только самые-самые. Те, кто всех остальных сумел загрызть.

— А главный там кто? — спрашивает Илья. — Если я решу всё-таки туда пойти, к кому мне обращаться?

— Трахтенберг, — говорит Давид. — Он поначалу на должность главного редактора брал кого-нибудь, но никто не уживался. Так что теперь он сам главредом стал. Видно, решил, что достойнее себя, любимого, всё равно никого не найти. У него, правда, с русским языком не очень. По сравнению с его словарным запасом у Людоедки Эллочки прямо-таки лексикон Пушкина был. Но понахватался он, конечно, за годы общения с творческой, так сказать, интеллигенцией. Какую статью ни прочтёт, реакция всегда одна и та же: «Нет, это всё-таки не Кафка, ё... твою мать».