Брак по любви

В следующий раз, когда это произошло, она поклялась, что он станет последним. Кому я это говорю? Могу ли я сказать себе что-то, что уже знаю? Неужели здесь две меня: одна – полностью осведомленная, другая – совершенно невинная?

Она увидела его, когда шла через стоянку по пути на станцию. Когда он сел в автомобиль, не взглянув в ее сторону, она почувствовала укол разочарования. Окно со стороны водителя медленно опустилось. Она на неверных ногах подошла к машине, а потом пассажирская дверца открылась, и внезапно, словно перенесшись по волшебству, она оказалась сидящей рядом с ним.

«Хочешь поговорить?»

«Нет, – ответила она. – А ты?»

Оба уставились вперед на первые дробины дождя, чиркавшие по лобовому стеклу.

Он повернул ключ зажигания, а она потянулась к ремню безопасности.

Когда они добираются до его дома, она не тратит время на вопросы, а он ни о чем не спрашивает, только просит принять ту или иную позу. Она знает, что это неправильно, что они поступают плохо, и до чего же приятно вести себя дурно без всяких оправданий и просто брать все, что хочешь. Она свободна. Порочна, испорченна, распутна. Ее спина изгибается, плечи вдавливаются в простыню. Кулаки сжимаются и разжимаются. Она запятнала себя, и самоунижение заставило ее открыться неистовым наслаждениям близости. Она дурна, а потому и свободна. Сознание меркнет, мир вертится, все переворачивается с ног на голову: свобода приводит к падению – такова правда. Он ложится на нее сверху, и она растворяется в своем теле, следующем своим собственным истинам.

Позже, сидя на заднем сиденье «приуса» по пути домой в Таттон-Хилл, к Бабе и импровизированному ужину, который они вместе съедят, притворяясь, будто все нормально, она в мыслях заново переживала предыдущий час. Воспоминания были настолько насыщенными, что втиснулись в единственную секунду, и настолько обширными, что заполнили собой вечность. Когда водитель «Убера» обернулся сказать ей, что пора выходить, она вздрогнула, а открывая садовую калитку, заметила исчезающее из окна лицо отца: он дожидался ее, свою послушную, целомудренную дочь. Закрыв за собой входную дверь, она на миг прислонилась к ней и закрыла глаза.

Шандор

Джо выпрямился во весь рост. Вставая, он сильно ударился голенями о скошенный край стола-паука.

– Слушайте, извините, но это… глупо. Пустая трата времени.

– Вы злитесь.

– Злюсь? Еще бы, черт возьми, я не злился.

– Понимаю. Вы можете просто побыть со своей злостью?

– Что это вообще значит? – Его взгляд скользнул в направлении двери.

Шандор откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Он не торопился с ответом. Лучше сбавить темп.

– Это значит, что, судя по всему, ваша установка по умолчанию – это самоустранение. Вам хочется покинуть сеанс. Вы говорите, что бросите терапию. Я предлагаю альтернативу – останьтесь с гневом, сядьте. Излейте его. – Шандор улыбнулся Джо.

– Ладно. Пофиг. – Джо всем весом плюхнулся на диван, и, несмотря на толстые мягкие подушки, каркас жалобно скрипнул. – Но это какая-то хрень.

– Что именно?

– Слушайте, я не хотел грубить, но вы сами напросились. Знаете, чем я сегодня занимался на работе? Я помог родиться девочке с обвившейся вокруг шеи пуповиной. Я сделал срочное кесарево сечение с отслоением плаценты. Я разбирался с внематочной беременностью. Я делал то, что имеет значение. Ясно вам? Я не жертва. То, что я делаю, важно. А вы… Извините, но вы просто сочинили какую-то сраную теорию. Всё это полная чушь. Толку от нее ноль. – Мальчик дрожал от ярости.

– Понимаю.

За гневом скрывался стыд. И в настоящий момент этот стыд был слишком всепоглощающим, чтобы Джо позволил ему вырваться на поверхность.

– Понимаю, – повторил Шандор. – У вас серьезная работа. Сегодня вы спасли жизнь – может быть, даже не одну. И возможно, вы боитесь, что, если пойдете по пути самопознания, который кажется вам сомнительным и опасным, то будете раздавлены.

Джо, не поднимая глаз, жевал верхнюю губу. По опыту Шандора, доброта часто ошеломляла. Она, как ничто другое, провоцировала слезы.

– Я много лет работаю с сексуальной зависимостью и знаю, какие глубокие страдания она может причинять. Иногда эту зависимость романтизируют, а сексоголиков называют ловеласами. Иногда воспринимают как расстройство. Или порицают как испорченность, слабоволие и безнравственность. Какой бы ярлык ни навешивал на нее мир, смятение, чувство вины и отчаяние остаются неизменными. Я работал с сексоголиками, неспособными признаться себе в первопричине своей зависимости. Иногда это кажется им попросту невыносимым, и я их не осуждаю.

– Я способен, – возразил Джо. – Я способен, но… – Он покачал головой.

– Тех, кто способен встретиться лицом к лицу с прошлым, ждут немалые страдания, но результаты всегда позитивны.