Браки по расчету

Вдали, над необозримым морем шляп и лиц, недалеко от старенькой, ветхой часовенки, поставленной тут в память о победе Жижки над крестоносцами, затрепетал вдруг лоскут знамени — кто-то пронес его сюда под сюртуком, — но после недолгой борьбы с ветром знамя исчезло.

Все были охвачены единым желанием что-то провозглашать, что-то одобрять, что-то отвергать, слушать речи или хоть короткие слова о свободе. Так, когда Фишль остановился на минуту перевести дух и, запыхавшись, прерывисто стал говорить Пецольду что-то в том смысле, что и впрямь никакой это не настоящий митинг, потому как на настоящем-то митинге бывают знамя и конный эскорт, а тут ничего такого в помине нет, — вокруг него тотчас собралась густая толпа. Увидев себя средоточием внимания, Фишль выпрямился во весь свой невеликий рост, поднял обе руки и закричал во все горло:

— Да погибнут угнетатели рабочих!

И толпа подхватила восторженно, хором:

— Да сгинут! Смерть им! Смерть! К чертям! Пусть сдохнут!

Поощренный успехом, Фишль уже задвигал губами, готовый произнести новый лозунг, как вдруг — тьфу ты, пропасть! — ветер донес до его группы звуки песни, которую пели где-то поблизости:

Ах нету, нету мне радости более…

И вся толпа тотчас вступила дружно:

Ах нету, нету радости мне!

Пецольд вынул изо рта трубку, которую только что раскурил, и с удовольствием подтянул:

Что меня тешило, унесла реченька…

Но Фишль нетерпеливо потянул его за локоть:

— Пошли, тут ничего интересного нет.

Они двинулись дальше.

Так и бродили все тут, неудовлетворенные, в ожидании какого-то великого события, которое изменило бы их жизнь, облегчило их бедствия, ждущие какого-то славного деяния, которого они сами стали бы участниками и очевидцами. Меж тем Фишль с Пецольдом бродили среди бродивших, смешивались со смешивавшимися, временами выкрикивая с выкрикивавшими и поднимая кулаки… Постепенно вокруг становилось все тише и тише. Вдали, невнятные, уносимые ветром, все еще раздавались клики, и пение, и ропот тысячных толп, раздававшиеся между небом и землей, — но в непосредственной близи от обоих друзей, на расстоянии двадцати — тридцати шагов, во все стороны ширилось молчание, замирало движение и жизнь, люди останавливались, с недовольством оглядывались на что-то.

Не все еще знали, что произошло, но тишина была так же заразительна, как и крики. Постигнутые этой заразой, люди замирали на месте, умолкали; казалось, сюда, в самую середину плато, забитого бурлящими толпами, вдруг пали мороз и смерть, и все, кто только что ходил, кричал, пел, превратились в статуи.

Причиной такой странной и неприятной перемены была кучка людей, на первый взгляд совсем обыкновенных; неторопливым казенным шагом они шли через расступавшуюся перед ними толпу. Все с бородками, все какие-то неопределенно и до странности серые, словно их покрывала тонкая пыль или песочек из канцелярских песочниц для присыпания чернил, они внешностью своей очень мало — или ничем не отличались от людей, мимо которых проходили, распространяя оцепенение. Но даже будь они облечены в рыцарские доспехи, или в судейские мантии, или в шутовские колпаки, — они не могли бы выделиться резче. Само их появление действовало гипнотически, вокруг застывало всякое движение, в то время как сами они — причина этой оцепенелости — неуклонно двигались вперед, спокойные, важные, грозные.

— Это комиссар Орт, из сволочей сволочь, — шепнул Пецольду Фишль, незаметным движением подбородка указывая на господина в цилиндре, возглавлявшего эту группку людей, — мрачного человека с черными, закрученными кверху усами и столь странного сложения, что подбородок его соединялся с грудью, а грудь с животом, образуя единую плавную выпуклость.

Комиссар Орт, руки за спиной, шагал со строгим видом, медленно поводя черными глазами справа налево и слева направо, и куда достигал его взор, там все замирало. Таким завораживающим был взгляд его казенных глаз, что даже взгляни он на птицу, распевающую на ветке, и та бы, пожалуй, захлебнулась и пала наземь.

Комиссар со своими людьми шагов на десять не дошел до того места, где стоял Пецольд рядом с невообразимо взволнованным Фишлем (Пецольд с тревогой услышал какой-то шипящий звук, исходящий из горла своего друга, и, наклонив к нему ухо, различил, как Фишль сквозь зубы повторяет одно слово: «сссвинья, ссвинья»), — и тут Орт остановился; остановились его спутники, и комиссар промолвил голосом не высоким и не низким, бесцветным, одним словом казенным:

— Разойдись! Все прочь отсюда! Приказываю немедленно разойтись.

И тотчас, словно разрешенная от заклятия, превратившего ее в мертвый камень, толпа зашевелилась, ожила, коридор, в котором стоял со свитой комиссар Орт, стал расширяться; народ, привыкший к повиновению, попятился, начал разбредаться — слова комиссара имели полный успех. В эту минуту Фишль, не перестававший шипеть, не выдержал и, к ужасу Пецольда, закричал:

— Стой! Не расходиться! Оставайтесь на месте!

И немедленно движение прекратилось.