Браки по расчету

До Инсбрука добрались поздней ночью; их разместили в имперском транспортном доме, где солдаты провели жуткую, незабываемую ночь. Здание это, бывший монастырь, стояло напротив двух других обителей, иезуитской и капуцинской, неподалеку от Старого университета. От подвалов до крыши оно пропиталось сыростью, а нары, стены и сгнившие полы кишели густыми роями черных, коричневых, темно-красных и светлых клопов. Самые отчаянные смельчаки не отважились расположиться на нарах, все скрючились на лавках, поставив их ножки в миски с водой. Сначала все было спокойно, но когда солдаты уже стали засыпать, с потолка обрушился сухо шелестящий дождь клопов, до того густой, что все в мгновение ока покрылись насекомыми с головы до ног, словно засохшей рыжей кровью. А снаружи бушевал высокогорный ливень, от бури дрожали трухлявые рамы окон, молнии скрещивались на небе, прочерченном ломаной линией гор; и вершины их, озаряясь на миг, казались совсем близкими — рукой подать, — и с каждой вспышкой становились все ближе и ближе, словно мчались на город, чтоб раздавить его своей неимоверной тяжестью.

Утром, когда солдаты, опухшие, истерзанные, невыспавшиеся, построились на монастырском дворе, их ждал весьма неприятный сюрприз: посреди стояла мрачная, обгрызенная множеством несчастных истязуемых солдат, скамья с ремнями — скамья мук.

Нельзя сказать, чтобы появление ее было безосновательным — совсем наоборот. У Швенке были для того, пожалуй, слишком веские причины: причины, можно сказать, исторические.

Император Франц-Иосиф, взяв на себя верховное командование после проигранного под Маджентой сражения, оказался ничуть не счастливее отставленного генерала Дьюлаи. В конце июня австрийцы столкнулись с французами под Сольферино, недалеко от озера Гарде, и вновь потерпели поражение. Ситуация образовалась из рук вон: французский флот угрожает далматинским и венецианским берегам, крепость Пескьера в осаде, в армии брожение. Но в самый тяжелый момент Наполеон, ко всеобщему удивлению, предложил Францу-Иосифу перемирие. Оба монарха встретились в городке Виллафранка и договорились о предварительных условиях мира. Франц-Иосиф уступал Ломбардию Наполеону, который обязывался передать ее сардинскому королю; Венеция пока оставалась за Австрией.

Все эти события разыгрались, пока Швенке тащился со своими новобранцами через альпийские скалы и ледники; известие о виллафранкском перемирии застигло их тут, в Инсбруке, и привело капитана в ярость; а поелику такого рода неожиданные и неблагоприятные перемены обычно дурно влияют на дисциплину в войсках, то Швенке, как добросовестный командир, решил подтянуть своих солдатиков и показать им, почем фунт лиха.

Хмурый, с лоснящимся темным лицом — он только что вернулся из кабака, где ночь напролет оплакивал проигранную войну, — капитан Швенке обратился к солдатам с такой речью:

— Пока вы ползли, как дохлый скот, пока вы тащились и еле двигали ногами, будто в кандалах, sie ausonanierte Affenbande[8], наши доблестные армии в Италии отбивались — и отбились от превосходящих сил неприятеля, и ваш милостивый монарх император Франц-Иосиф Первый заключил перемирие. Однако не воображайте, вшивая банда, мерзавцы и сволочь, что вы спаслись. О нет, миленькие, о нет, маменькины сыночки! Только теперь-то вы и узнаете, что такое солдатская служба, только теперь-то вам и реветь да молить господа бога, чтоб он призвал вас к себе, только теперь-то и будете вы у меня харкать кровью, я из вас все кишки вытрясу, мразь вонючая, sie Drecklausbuben[9].

Щуря глаза, растягивая запекшиеся губы в злобном оскале, пошатываясь, ходил капитан перед строем, а солдаты стояли ошеломленные, охваченные ужасом, безмолвные как камень. Дойдя до Мартина, капитан остановился, как бы вспоминая что-то.

— Эту собаку я, кажется, знаю. Как звать?

— Недобыл, — шепнул Мартин.

— А, Нетопил, der blöde Name! Это у тебя не хватало пуговицы там, in der Nähe von Budweis[10], а? Пришил теперь?

— Пришил.

— И скверно пришил! — воскликнул Швенке и, ухватившись за пуговицу, до тех пор тянул и крутил, пока не вырвал с мясом.

— А ну — на скамью, всыпать ему двадцать пять горячих! Снимай штаны, ложись, марш!

4

Двадцать пятый пехотный полк, к которому следовало присоединиться роте Швенке, после неожиданного окончания войны был переброшен из Вероны в Вену; поэтому рота вернулась из Инсбрука в Линц, а оттуда форсированным маршем двинулась к столице. Солдаты шли с полной выкладкой, уже не было телеги, на которой до сих пор везли все их снаряжение, и к месту назначения рота добралась почти в таком же плачевном состоянии, как и полк, прошедший сквозь огонь сражений; к Альсерским казармам, что напротив Иозефштадтского гласиса, дотащилась толпа хромающих, едва держащихся на ногах людей с почерневшими лицами и погасшими взорами.