Браки по расчету

В батальонной канцелярии, попивая черный кофе и беседуя на окатистом венском немецком, сидели три офицера: командир батальона, его молоденький адъютант и аудитор; офицеры gemütlich[13] болтали, совершенно равнодушные к Мартину; они притворялись, будто не видят его и не слышат рапорта конвойного, который, введя Мартина, убрался в коридор. Господи, что им от меня надо, какие листовки опять мне подсунули? — думал Мартин в страхе, граничившем со злостью. Сходство теперешней сцены с той, которая разыгралась несколько месяцев тому назад, когда он стоял перед тремя черными фигурами в кабинете настоятеля, было тем страшнее, что адъютант, хорошенький розовенький офицерик, как две капли воды походил на патера Бюргермайстера. Сердце Мартина колотилось где-то в горле, и желудок готов был вывернуться наизнанку.

Аудитор, тощий, чахоточный человек с длинным бугристым черепом, поросшим светлым, тщательно расчесанным пухом, не обращая на Мартина никакого внимания, долго смаковал рассказ о каком-то Фишле.

— Этот Фишль типичная бездарность, за что ни возьмется, все изгадит, но — милый человек, этого у него не отнимешь. Знаешь, что он мне сказал в последний раз? Вот что он сказал мне при последней встрече: к Байнштеллеру, говорит, нельзя больше ходить. Я говорю — почему же это нельзя ходить к Байнштеллеру? А он, Фишль то есть, отвечает: потому-де, что у Байнштеллера нет оркестра. Да и кельнеры ужасно невоспитанные. Прошлый раз, говорит Фишль, прихожу это я туда, подходит ко мне метрдотель и, представь себе, кладет мне руку на плечо, спрашивает: ну-с, что будем заказывать? С какой же стати, говорит Фишль, терпеть мне такое обращение? А ты должен терпеть такое обращение, говорю ему я, потому что ты, брат, свинячий сын штафирка. И думаете, Фишль обиделся? Нисколько — только посмеялся.

— Ужасно милый человек этот Фишль, — заметил адъютант, полируя ногти на грани стола, накрытого красным сукном. — Этого нельзя отрицать. Чем лучше узнаешь его, тем больше видишь, до чего он мил.

— Только в политике он совсем не разбирается, этот Фишль, — хрипло заговорил майор, командир батальона, чье сытое, лоснящееся лицо обрамляла бородка а-ля император, так называемая «Kaiserbart». Воротничок жал ему, майор то и дело всовывал пальцы за ворот и делал при этом страшные гримасы, скаля длинные желтые зубы. Думал, наверное: опять я, черт возьми, располнел. Однако не давал себе поблажки и не расстегивал воротничка.

— Что и говорить, бездарность этот Фишль, — вздохнул адъютант.

— Однако человек он образованный, ничего не скажешь, — подхватил аудитор. — У него дома уйма французских романов в оригинале, и «Прессе» он прочитывает каждый день от корки до корки, это его конек — из дому не выйдет, пока все не прочитает, даже объявления. Поэтому он все знает, хотя в политике не разбирается, это ты правильно сказал. Слишком бездарен, да к тому же чересчур франт, чтобы разбираться в политике. Вы заметили, ни один франт из штатских в политике ни бум-бум? А Фишль — франт, тут ничего не скажешь.

Так влекся разговор о Фишле, темный, пустой, жестокий полным безразличием к судьбе Мартина, сходившего с ума от волнения; жестокий полным равнодушием к его присутствию. Неужели они меня вызвали, чтоб жужжать в уши про какого-то Фишля? — в отчаянии думал он. Да что же это они, господи, не обращаются ко мне, что же не говорят, в чем дело, что они против меня имеют, ох, хоть бы перестали они об этом Фишле, черт его возьми совсем, этого Фишля! А сердце колотилось все сильнее, отбивая ритмично: Фи-шль, Фи-шль. Еще немного, и я не выдержу, закричу: замолчите вы про Фишля, сжальтесь же наконец!

— У этого Фишля есть замечательные мо, — продолжал меж тем аудитор. — Не будь этот Фишль такой ленивой свиньей да записывай он свои изречения — великолепная получилась бы вещь, вот как это, судите сами: «Кто берется за дело вовремя, тот и выиграл», — ну, разве не великолепно? Или вот еще: «Самое интересное в Пизанской падающей башне — то, что она падающая». Это тоже Фишль сказал. У него на все патент, у этого Фишля. Даже на чистку зубов.

— Как это на чистку зубов? — удивился адъютант. — Разве можно получить патент на чистку зубов?

— Видите ли, этот Фишль чистит зубы не только горизонтально, вот так, по еще и сверху вниз, так вот. В этом — весь Фишль. Правда, классически?

— Классически, что верно, то верно, — прохрипел майор. — Но, по-моему, никакой это не патент, а в лучшем случае цорес.

— Я и сам знаю, что никакой тут не патент, что тут в лучшем случае цорес, — допустил аудитор. — Только я не люблю еврейских словечек, вот и называю «патент», когда это в лучшем случае цорес.

— А вообще-то Фишль бездарность, — произнес майор.