Браки по расчету

Я с большим неудовольствием слушала эту речь, так как мне не понравилось, что маменька напомнила о докучных торговых делах в торжественный час объяснения Яна, что в то время, как мы впервые женихом и невестой сидели рядом за послеобеденным кофе, она поносила одно из помещений моего родного дома, чей порог она переступила уже тогда, когда я полтора года жила на свете. В те поры лавку арендовал продавец зонтиков и вовсе неправда, что он ноги протянул, как неделикатно отозвалась о нем мачеха, а был убит шальной пулей во время обстрела Праги, когда я была пятилетней крошкой. Я стала ждать, что-то ответит Ян на эти слова моей маменьки, и он ответил, что маменька будто его мысли прочитала, и он знает куда более подходящее помещение, где-то около Пороховой башни, но за него запрашивают очень дорого, а венский хозяин — человек скупой и осторожный. Тут они с маменькой разговорились (причем она опять совершенно оттеснила меня) о том, что Прага только того и ждет, чтобы ее превратили в настоящий большой город, и потребуются способные люди, чтобы пробудить ее от векового сна. И что Прага — гораздо более богатое золотое дно, чем даже сама Вена, потому что Вена живет выше своих возможностей, а Прага ниже. Тут маменька беззастенчиво рассказала, что наводила справки относительно Борна, а потому-де ей известно, что он не пустозвон и не мечтатель, и это убеждает ее, что состояние ее дочери переходит в руки человека, неспособного прокутить или растранжирить его в бесполезных спекуляциях. Потом она спросила, сколько хотят за помещение у Пороховой башни, и вынула свой блокнотик, чтобы подсчитать, какую прибыль должен приносить магазин, чтобы можно было платить такую аренду. По тому, как он ей ответил, видно было, что сам он давно все рассчитал. Пока они так перебрасывались цифрами, перебивая один другого, я прилагала все усилия, чтобы не расплакаться, так как с ужасом поняла, что не меня, а деньги мои полюбил Борн, и мною играют так же, как многими героинями романов, которые я читала. Ах, почему я в тот час не сумела подавить любовь свою и высказать Борну, как горько я обманулась, почему не хватило у меня сил расторгнуть помолвку? Быть может, мне помешала только мысль о том, что если бы я даже так и поступила, то кто-нибудь другой, но менее красивый и приятный, чем Борн, мог бы польститься на мое состояние. Какое проклятие деньги, как жестока жизнь, какое счастье быть бедной, без гроша!

О, почему молчишь Ты, мой милый друг дневник, почему чисты Твои дальнейшие страницы, почему не дано им поведать мне, что ждет меня впереди, каким получится мой брак с Яном? Ах, если б знать!..»

Г л а в а в т о р а я ПОПЫТКА ОТКРЫТЬ САЛОН

1

Господа Моритц Лагус и Сыновья не уставали хвалить Борна за быстроту, с какой он не только заказывал новые и новые партии товара, но и платил по счетам; стало быть, дело его пошло прекрасно. Действительно, пражане с прежним рвением покупали в этом славянском магазине, и хотя неслыханный успех первого дня, когда за несколько часов расхватали все, что было на складе, больше не повторялся — Борн и через полгода мог сказать, что он победил, что он в самом деле создал нечто, в чем Прага нуждалась и чего она давно ждала.

Оттого, что работа в магазине пошла спокойно, плавно, словно покатилась по гладким, надежным рельсам, самому Борну уже не было нужды бегать по лесенкам и помогать нерешительным заказчицам вдохновенными блестками своей находчивости, и он мог беспрепятственно отдаться общественной и патриотической деятельности. Член певческого кружка «Глагол» и «Общества по постройке чешского Национального театра», о чем мы узнали из дневника барышни Лизы, Борн в скором времени вступил в только что основанную спортивную организацию «Сокол», затем в отряд городских стрелков; еще он сделался членом комитета Экономического объединения и вступил в Союз помощи черногорцам. А то, о чем Борн в свое время писал из Вены брату в Рыхлебов — «где только какая встреча или славянский бал, там обязательно и мы», — это оставалось верным и для Праги, только в значительно большей степени.

Невзирая на нежелание, мигрени, усталость и плаксивые протесты молодой жены, Борн возил ее на все мыслимые приемы, на все чешские балы на Жофинском острове. Он состоял в нескольких комитетах по устройству балов и нередко, во фраке, с кокардой на груди и лентой через плечо, ездил в фиакре приглашать на бал чешские семейства, где были дочери на выданье, — полный список таких семейств он раздобыл у всеведущего Банханса. Он нашел переводчика и издателя для книги о хорошем тоне. Когда же в конце шестьдесят второго года придумали новый чешский танец «беседа», очень красивый и сложный, Борн стал страстным его пропагатором и сам научился мастерски танцевать его. Но довольным он не был.