Бранденбургские ворота

Нащупав впотьмах выключатель, Андрей зажигает в кухне тусклую, загаженную мухами лампочку. От плиты во все стороны с шорохом разбегаются крупные, как чернослив, тараканы. Он снимает чугунную сковородку, прикрывающую круглый солдатский котелок. В нем шесть небольших картофелин, сваренных вчера. Две съедает, крепко сдабривая солью, тут же, у плиты. Четыре, аккуратно завернув в обрывок газеты, укладывает в кирзовую полевую сумку. Две из них с куском хлеба съест в обед, еще две — без хлеба — в ужин, во время большой перемены в заводской школе рабочей молодежи.

Еще кладет в сумку три кусочка пиленого сахара, завернутые в бумажку. Кипятка на заводе вдоволь, по потребности.

Мимо промежуточных остановок автобуса торопливо шагает в обратную от завода сторону — на конечную: оттуда наверняка уедешь, хотя и придется постоять в длинной очереди. Опаздывать на завод после недавнего случая Андрею никак нельзя.

А случай был такой. У него пропал рубль. Последний! Вечером, когда Андрей шел домой, он вполне реально нащупывался в кармане шинели. Мятенький такой, жухленький, однако вполне пригодный сделать свое полезное дело — доставить человека на завод, а вечером после смены — на угольную ветку «Богатыря». За разгрузку платформы Андрей должен получить пару отличных новеньких галош, вкусно пахнущих, с рубчатой подошвой, с малиновой подкладкой. В переулке у заводских ворот он отдаст галоши барыге за полторы сотни. И вот Андрей богач — целую неделю с картошкой и луком. Одним словом, мятенький жухленький рубль связывал концы с концами отличнейшим образом.

И вот он исчез! Андрей обнаружил это, когда подошел к автобусу. «Куда же он девался? Дырок в кармане нет. Шпана около меня не терлась. Не иначе хозяйка стырила. Вот святоша чертова!»

А очередь уже подошла, сзади поднаперли, и он, как щепка волной, был поднят на площадку автобуса. Со всех сторон его крепко стиснули такие же работяги — хмурые спросонья, припахивающие по́том и машинным маслом. Впрочем, не совсем такие же: у них в карманах сезонки, а у Бугрова пока нет, не разжился еще. И привилегия для награжденных фронтовиков на автобус не распространяется. Поехал «зайцем» и, как всегда бывает, сразу попался.

На переднюю площадку впрыгнул мордастый контролер. Прежде Бугров с достоинством и даже с удовольствием протягивал ему свой беленький билетик. Теперь же он съежился от стыда и, не спуская глаз с контролера, начал отчаянно протискиваться к задней двери — то есть делал то, чего ни в коем случае не сделал бы опытный безбилетник. И мордан сразу догадался, «усек», как говорят. Вламываясь в толпу колуном, наступая на чужие ноги и не обращая внимания на ругань и проклятья, он устремился к нарушителю.

Бугров продрался к двери, растолкал пацанов-ремесленников и неловко спрыгнул. Скорость к тому времени автобус набрал изрядную. Споткнувшись, Андрей едва не шибанулся о фонарный столб.

Глянул на сапоги и обомлел: обе подметки оторвались почти напрочь!

До завода оставалось километра три. Пока нашел в бурьяне кусок проволоки и примотал подметки, пока доковылял до проходной, время опоздания перевалило за роковое «очко» — двадцать одну минуту.

Бдительный вахтер стал названивать начальству, и не миновать бы Андрею лихой беды, если бы трубку поднял начальник цеха Цыплаков. Но трубку взял мастер Павел Аверьяныч.

Еще более возрос за войну авторитет Палверьяныча. Сменились на заводе три директора, четыре раза переизбирали секретаря парткома и председателя профкома, перестраивали завод, укрупнялось и разукрупнялось ведающее им министерство, а он, несуетный простой человек шел себе с утра на работу, добросовестно делал свое необходимое дело, оправдывая каждую минуту высочайшее звание — мастер.

Про начальника цеха Цыплакова люди говорят плохо, про очередного директора — всякое. Рабочий класс каждому выдает по достоинству, не процеживая слова через ситечко. А о старике Палверьяныче слышит Андрей только самые сердечные и уважительные слова. И хотя в последнее время стал мастер все крепче выпивать, все знают, почему пьет Палверьяныч, и душевно сочувствуют ему.

Пьет Палверьяныч не под забором и не дома в одиночку, а в ресторане «Ласточка», два раза в месяц, регулярно — в день получки. Потому цеховой парторг Федор Грушин, сам потерявший сына на войне, придумал разумное мероприятие: поочередное дежурство у ресторана учеников Палверьяныча.

Всего учеников набралось на заводе около полусотни. Среди них и такие, кому под сорок. В день получки дежурные по графику должны находиться поблизости от «Ласточки», не употреблять даже пива, караулить момент и действовать строго по разработанному «ритуалу».