Брат болотного края

О гнили Лежка помнил смутно. В доме за слово одно такое выгоняли в подпол — просить лес о милости, отгонять от себя анчуток, прячущихся во тьме. Их мохнатые тени скользили по стенам, прятались по углам, Лежка осенял себя защитным знаком, но каждый раз натыкался на что-то мягкое и хохочущее, давился криком и убегал вверх по лесенке плакать и звать тетку Глашу.

Но гниль в доме знали. Если в лихую ночь выйти в чащу да пойти прочь от родовой поляны с поляной лобной туда, где сплетаются кряжистые корни старых сосен и только пройдохи-хорьки шныряют меж ними, выискивая добычу, то обратно можно и не вернуться. А коли вернулся да поранился по пути, то домой принесешь подарочек. Рана станет гноиться, кровь потечет мутная, в черноту. Начнется лихорадка, сбегутся из ниоткуда тени, приведут с собой упыря, тот и выпьет всю гниль из раны, а с ней и кровь. А с кровью и жизнь. Так себе сказонька на сладкий сон.

Кто пойдет по следу девки, несущей с собой болотную рану, и думать не хотелось. Твари топи, падальщики чащи. Силы темные, вековые. Кого привлечет запах смерти и слабости?

Если бы Лежка мог, то припал бы к земле всем телом, взмолился бы лесу, призвал бы его в защитники. Даже наговор он бы вспомнил. Да только лес укрывался ночным пологом, равнодушный и темный, полный опасности и тех, кто опасностью этой был. Лежка ускорил шаг.

Он выбрался из зарослей бузины осторожно, чтобы не сорвать неспелой грозди — довольно недобрых знаков — прошел еще немного, обогнул пологий край оврага и выбрался к высокой ольхе, где они оставили Лесю. Но Леси не было. Только примятая трава да скинутая с плеч серая шаль.

Кровь прилила к щекам. Лежка даже глаза потер, вдруг почудилось. Крик вырвался из груди раньше, чем он успел подумать.

— Леся! Ау!

В переплетении бузинных веток испуганно зашевелилось что-то маленькое, поросшее жесткой шерстью, недовольно ухнула сова, взлетела с ольхи и скрылась в чаще, сбивая листья, затрепетала в траве приговоренная ею добыча.

— Леся!

Крик понесся вперед, от лещины к оврагу, скользнул на его дно, увяз среди бурелома, крапивы и сныти.

— Леся!

Затрещали ветки, заходили ходуном. Кто-то пробирался через лещину, кто-то услышал и поспешил на зов. В сгущающихся сумерках было не разглядеть, зверь ли, тварь ли болотная, но Лежка обмер. Глупый пес не станет брехать на краю двора, если за ним волки да лисы. Птица не запоет в ночи, зная, что филин не дремлет. Лес могуч, будь тих в нем, будь незаметен, и выживешь. А станешь кричать у тенистого оврага, где давно уже не спят его обитатели, так приготовься к смерти.

Длинные бледные пальцы отодвинули ветку орешника за миг до того, как Лежка сорвался бы с места и побежал, забыв, что обещался хранить от беды ту, за которой отправился в чащу. Но тонкое запястье болталось в свободном рукаве из небеленого льна — выстиранная ткань, знакомая штопка на шве, — и страх затих. Леся вышла из зарослей, сонная и виноватая.

— Ты где была? — накинулся на нее Лежка. Схватил за край рубахи, притянул к себе. — Зачем ушла?

Она смешалась, дернула плечом, мол, ушла и ушла, что теперь?

— Ты хоть понимаешь, где мы? — Пережитый страх стучал в ушах, не давал успокоиться. — Понимаешь, где?

Леся отвела глаза, потянулась в сторону, все молча, все медленно, будто спала еще. Лежке захотелось тряхнуть ее посильнее, разбудить наконец, чтобы она почуяла всю бескрайность леса, всю опасность его. И запах гнили, что тянется за нею, приглашая болотных тварей отужинать.

— А сам-то понимаешь? — Хриплый голос тетки раздался совсем близко.

Пока Лежка кричал, пока искал беглянку, мертвая успела спрятаться за ольхой, слиться с нею. Не знаешь где — не разглядишь.

— В сонном лесу аукать? На краю оврага кричать? — сплюнула под ноги, зыркнула зло. — Щенок домашней суки. Подыхать будешь, не спасу.

Плевок повис на травинке, сполз по ней к земле.

— Спасешь, — ответила ей Леся, обошла застывшего Лежку, наступила на выпачканную в мертвой слюне траву. — И меня, и его. Уговор был.

— Я тебе клялась, не ему.

— Мне, — вздернула она подбородок, и Лежка увидел, как по обнажившейся шее бегут острые мурашки страха. — А он со мной. Что случится — без него не пойду.

Поляша скрипнула зубами, но сдержалась.

— Вас сожрут, и меня с вами, если будем торчат тут, как волчий хвост в проруби, — бросила и скользнула за ольху, только серенькие сережки на ветках вздрогнули.

Лежка подхватил забытую в траве шаль, осторожно накинул на озябшие Лесины плечи.

— Темно совсем, пойдем… А то поздно будет.

Та послушно кивнула, даже за руку взять позволила. Они пошли мимо сосен, лес засыпал, отдавался на милость ночным своим жителям. Пахло влажным мхом, в просветах между стволами поднимался туман, под ногами хрустели ветки и хвоя, но Лежка ничего не видел, ни о чем не думал. В его ладони лежали чужие пальцы. Невесомые, но живые. В этом легком соприкосновении было столько доверчивой тишины, что перехватывало дух.

— Смотри, рябины! — воскликнула Леся, легко вырвала руку и побежала вперед. — Нежные какие, славные…