Брат болотного края

Они уходили прочь от оврага, оставляя за собой полумрак и холод топи. Когда-то и там была жизнь. Овражьи жители бродили по густым зарослям, поклонялись древесному чудищу, аукали по низине, творили свое колдовство. И жизнь их, бесполая, здешняя, но не человечья, текла себе мирно под защитой Хозяина. Всем он был Батюшкой. Тварям лесным, людям лесным. Лесу. А без него топи топь. Мору мор.

Демьян перешагнул через затопленную канавку, замедлил шаг, слыша, как тяжело шлепают по гнилой воде ряженые.

Нет больше в лесу мира. Нет жизни. Даже чудище древесное обернулось пустым остовом самого себя, зов его одичал, оголодал, а Демьяну теперь веди безумиц, что на него откликнулись, обратно в дом, где их обколют, обмоют да уложат на вечный сон. Может, бросить их здесь? Пусть сгинут на воле. На влажной земле, на живом лишайнике. И птицы склюют им глаза, в которых застынет лоскут неба. И куницы обглодают их тела, затихшие во мху. И волки растащат их кости по дальней глухой чаще. Все станет правильно. Как было заведено. Прими дар, лес мой, господин. Не гневайся. Искушай тела, испей крови. Будь сыт и спокоен. Будь вечен.

Демьян знал — Хозяин так бы и поступил. Истинный Батюшка леса и рода не думал бы ни секунды. Одну ряженню, ту, что послабее, зарезал бы здесь, напоил бы кряжистые корни на подходе к бору. Вторую, которая и на бабу-то не похожа, он бы проклял, завел в топь и там оставил, чтобы яд его проклятия отравил болотную грязь. Третью, что пряталась за волчьей мордой, увел бы к озеру. Зашел бы с ней в спящие воды, провел лезвием по ее шее, и красное растеклось бы в прозрачной глади. Спи, Великое. Ничего. Все своим чередом. А пришлую девку вернул бы в дом. Назвал бы своей женой. Утащил бы на родовую поляну. И взял ее по праву сильного. Так, чтобы отучилась глядеть без стыда на мужское тело.

Демьян рванул ворот, ему вмиг стало тяжело дышать. Пот выступил на лбу, потек по спине, защипал там, где кожу ожег пытливый девичий взгляд. Стыд полыхнул по заросшим щекам. Шелудивый ты пес! Гулящий кобель! Столько бабы не чуял, сколько бродил тут, как леший, и думать некогда было. А как чуть не сдох да спасся чудом, так сразу зашевелилось, заныло внутри. Даже на полудохлую сумасшедшую девку понесло. Дурак ты, Демьян. Зверь. И нет в тебе души. Катин голос, далекий, смешанный с лесным шепотком в кронах, донесся чуть слышно. Демьян подхватил поудобней лямки, повел плечом. Усталость накатывала волнами. То немели пальцы, то обмякали колени, то голову уводило плавной дугой.

— Надо бы отдохнуть, — попросил вдруг Лежка, словно почуял, что брат выдохся.

Демьян спорить не стал. Рухнул под высокую лысую елку. Внезапная вспышка желания стихла. Тело скрутило ломотой. Только болеть ему не хватало. Демьян тряхнул головой. Тут же сдавило виски.

— На вот, выпей. — Лежка опустился рядом и сунул ему флягу. — Тебе бы отдохнуть.

— Хорошо все, — буркнул Демьян, но флягу взял, глотнул колодезной воды, горло отозвалось острой болью.

Лежка смотрел на него с опаской.

— Нельзя нам сегодня идти, — пробормотал он. — Ты совсем больной.

Демьян подобрался было, чтобы рявкнуть как следует, но шею заломило, стиснуло грудь. Нужно было поспать. Завернуться в теплое, выпить горячего, вытянуться в тишине и исчезнуть. Дать забыть себе этот день, и ночь, и снова день. Дать забыть себе себя. И зверя в себе. И брата, и сына, и сироту. И Хозяина в себе забыть. И лесового. Демьян и сам не понял, что уже спит. Только потемнело вокруг. Замедлилось. Запахло костром, потом травяным отваром. Загорчило на языке.

— Спи, — разрешил ему кто-то.

— Не хочу, — отозвался он. — Не буду.

— Врешь, — укорили его. — Хочешь. Будешь. Уже.

И все исчезло. Осталась лишь зыбкая зеленоватая темень, будто вечерний лес в августе, вроде спящий, но в глубине все рычит кто-то, бежит, роет, ухает. Листья шептались то тут, то там, ветер щекотал их за тонкие черенки. Пахло хвоей и палой листвой, пахло далеким медовым цветом. Где-то внизу тихо журчала вода, Демьян не видел, но знал, что она чистая, свежая, не пробовал, но чувствовал ее кристальную сладость на языке.

Он разрешил себе не думать. Только ощущать. Как ласков в ночи к нему лес. Как спокоен он. Как силен. И боль отступала, испугавшись такой силищи. Растворялась тоска и усталость. Уходили прочь из памяти образы Матушки, крови ее и смерти.

— Спишь? — спросил кто-то.

— Сплю, — признался Демьян.

— Сладко?

— Давно так не спал.

Рядом с ним легонько зашуршала трава, примялась под малой тяжестью тела. Демьян почувствовал, как к его боку прислонилось острое плечо. Через темень было не разглядеть, чье. Но и так понял. Пришлая девка улеглась рядом с ним. Демьян дернулся было прогнать, но руки не слушались, сладко отяжелели, распластались далеко-далеко, до края леса, и сам он будто протянулся через него — от начала, которого нет, к концу, которого быть не может. И где-то посередине его бескрайнего тела свернулась пришлая девка.

— Меня Леся зовут, — напомнила она. — А то все девка-девка, надоел.

Без злобы сказала, с укором. Демьян промолчал.