Брат болотного края

— Здравствуй, лесовой, — окликнула Поля, как прежде, когда встречала его с охоты, нагая и свежая, голодная до любви.

Демьян остановился в паре шагов. Поля ждала, что он ощерится, хищно ухмыльнется, хохотнет, мол, что стоишь тут, мертвая, болотника поджидаешь. И тут же бросится, сметет ее звериной своей силой, подомнет, вобьет в мох с лишайником, как было столько раз, что и не подсчитать. Но Демьян испуганно сжался, робко взмахнул слабой рукой и спросил не своим голосом:

— Поляша? Ты?

Лежка стоял перед ней, слепо моргая в непроглядной тьме, дергал вспотевшей рукой слишком длинные для него рукава чужой куртки.

— Я, — одними губами ответила Поля.

Бьющийся в судорогах кокон вспыхнул в памяти, голая пятка пришлой девки ослепительно блеснула во мраке.

— Ты куда пропала? Я тебя хожу-ищу.

— В болотину провалилась.

— И кабаниха? — Лежка подался вперед, по тонкой его шее бежали мурашки.

— И кабаниха, — сама не зная, что говорит, повторила Поля.

Мучительный рык телесного счастья эхом вторился в ней, заглушая назойливый голос. Тяжелое дыхание зверя опускалось подобно душному облаку. Обида и боль мешались с самой черной злобой. Поля сжимала кулаки, желая боли, чтобы та отвлекла, затмила собой боль другую, ядовитую и нежданную.

— Вот же горе-то, — не умолкал Лежка. — Меня Демьян в лес послал вас искать. Иди, говорит. Как учиться, если по лесу ночному не ходить? Я и пошел. А он остался девок сторожить.

— А куртка? — зачем-то спросила Поля.

— Так Демьян дал, чтобы я не продрог. Сказал, в ней безопаснее. А почему, лес знает. — И развел руками, простой и светлый, не знающий пока, какую подлость совершил его братец.

— Она зверем пахнет, — подсказала Поля. — Болотную тварь от тебя гонит.

Лежка покивал, запоминая ответ. Глупый мальчик. Бедный мальчик.

— Куда ж мне теперь? — спросил он, озираясь. — Темно так, хоть глаз выколи. И спать хочется.

— Ты иди обратно, — безжалостно направила его Поля. — Да поскорее. Вон туда тебе, — махнула она рукой. — Не собьешься.

И Лежка послушно зашагал к поляне. Быстро зашагал. Так, чтобы кокон не успел опасть, чтобы жар телесный не остыл, а дух позорный не унесло ветром. Скоро пошел Лежка, чтобы боль, его поджидающая, вцепилась в глаза, вырвала их, ослепила до прозрачной ярости. Только так мужчинами и становятся. Только так.

— Куда пойдешь? Кого найдешь? — вкрадчиво спросил голос.

— Уже пришла. Уже нашла, — ответила Поля.

И голос тут же стих, будто и не было его. Поля сползла по осинке на землю, обняла себя за плечи, сжалась в корнях, закрыла глаза. Принялась ждать рассвет.

Олеся.

На просвет шаль походила на старую паутину. Драная, с обвисшими нитями, чуть влажная на ощупь, хранившая в себе память множества тел, которые укрывались ею от холода и страха. Греть ей было нечем — прорехи и вытянутые петли не могли удержать тепло, продувались ветром, бились дождем и непроглядной темнотой ночи, но Леся снова и снова куталась в шаль, сама не зная, для чего, и тепло тут же разливалось по ней, как от глотка травяного чая, собранного знающей рукой.

Леся лежала у дубовых корней, с головой укрывшись от леса шалью. Лосья поляна, отданная им на одну ночь, не скрывала, что гости ей не по нраву. Костер затухал, стоило только отойти от него, под ноги попадались корявые ветки, острые камешки кололи в бока и локти. Ошкуренные лосиными рогами сосны негодующе скрипели в вышине, ухал потревоженный филин, падали мелкие шишки, осыпалась колючая хвоя. Хотелось пить, но ушедшие за водой не возвращались.

— Долго уже, — тоскливо шептала Вельга. — Долго уже нету их, Татонька. Надо сходить. Сходить надо. Пойдем?

Тата не отвечала, только прислушивалась к ворчливой лесной темноте. Через прореху в шали Леся видела ее напряженную спину, окаменевшие плечи, и все ждала, когда же проснется жалость, когда же внутри заворочается предчувствие тревоги, чтобы подняться и пойти к ручью на поиски безумицы. Только жалость не просыпалась, и тревога, скрученная в раскаленную пружину, спокойно дремала чуть ниже пупка. Чужое тепло, которым так щедро напоил лесовой род пряжу и шерсть на Лесиных плечах, убаюкивало.

— Спи, — шептал невидимый голос, спокойный и ласковый. — Не твоя беда, не твоя печаль. Грейся и спи.

Леся хваталась за явь, как за берег, позволяя остальной себе — той, что уставшим телом свернулась у дубовых корней, ускользнуть в сонные воды, теплые и густые, словно молоко. Пограничье дремы на вкус было сладким, бархатным на ощупь, с томительным чувством бегущего времени. Тусклый костер пробивался сквозь шаль, подкрашивая безбрежность под опущенными веками глубоким багрянцем, уходящим в черноту беззвездного неба. Только слух, припорошенный сном и сладким шепотом сосен, еще удерживал Лесю в яви, не давал уйти на дно, мглистое и мягкое, как перина.

— И правда долго, — разволновался Лежка. — Демьян, долго же, надо идти.

У костра недовольно скрипнуло кожаными рукавами. Пахнуло звериным гневом.

— Что ты как курица кудахчешь? — прорычал волк. — Надо идти? Иди! Я тебе чего? Разрешить должен? С тобой пойти?