Брат болотного края

— Может, ему и не нужно, — прошептала Леся. Зябко передернула плечами. — Может, всем им не нужно быть здесь. Увел бы ты их.

— Куда? — со странным весельем откликнулся Демьян, продолжая смотреть на огонь. — В город? — Поднял с земли сухую ветку, потянулся к огню, поджег ее с одного края. — Хочешь посмотреть, как лесной человек под первую же машину попадет? — Раскаленные гневом слова вместе с искрами рвали ночь. — Или ворожбу свою проклятую начнет посреди площади? — Демьян поднялся на ноги и размахнулся. — Хочешь, чтобы Лежку твоего в серый дом отправили на белой машине с сиреной? Чтобы обкололи его? — Огненный вихрь от брошенной ветки вспыхнул в темноте и тут же погас. — Хочешь, чтобы он в палате сгнил, к койке привязанный?

Леся с трудом отвела глаза от угольков, тлеющих в траве. Сердце билось у горла, ныли поджатые ноги, тянуло истомившийся живот. Этот огонь, этот гнев, которым полнился зверь, что метался в Демьяне, не находя ни цели себе, ни выхода, эта густая ночь, непроглядная и сонная, а потому словно вырванная из череды прочих ночей, пьянили Лесю. Невыпитый хмель разливался по телу, развязывал язык.

— Что ты знаешь о городе? — спросила она, подхватывая шаль, чтобы та не вспыхнула от искр, взметнувшихся во взгляде волка. — Кроме машин и палат?

Демьян оскалился, теряя остатки человечьего вида. Теперь он больше походил на зверя, чем ряженые на дне оврага. Но страх лишь добавил жара Лесиным щекам, лишь уплотнил тьму, скрывающую его.

— Я прожил в городе шесть лет, — срываясь на рык, ответил Демьян. — Среди людей. И никто не почуял во мне чужака. Ясно тебе?

Онемевшие губы сложно скривить в ухмылке, но Леся не удержалась. Ей отчаянно хотелось ужалить зверя, уколоть в самое больное, дернуть за хвост, потрепать рваное ухо, сделать хоть что-нибудь, только бы он вспорол сонную тишину поляны, разбудил ее, пусть и не спящую с виду, но продолжавшую дремать на топком дне.

— Совсем нюха не было? — спросила она и легонько придвинулась к дубовому корню. — От тебя же зверем пасет. Псиной волчьей. Как такое не почуять?

— Ну а ты, девка? — мягко спросил Демьян, делая шаг в сторону, чтобы перенести вес волчьего тела и оказаться ближе. — Сама что о городе знаешь?

Леся видела уже, как хищно Демьян умеет кружить над жертвой, как смотрит он, не отводя темных глаз, как манит телом, как сбивает с толку словом. На той поляне, где Лежка поддался злой ворожбе, где сгинул почти, волк так же скользил скользил, так же глядел, так же дышал, поводя носом, будто охотничий пес.

— Я ничего не помню, — медленно проговорила она. — Совсем ничего не помню.

И сжалась, предвидя боль, с которой откликнутся в ней эти слова. Так одергивают руку от огня, зная, что ожог будет ныть и ныть, пока не затухнет. Так глотают вязкую слюну воспаленным горлом, чувствуя, как пузырятся и лопаются нарывы. Так подставляют ладонь под волчью пасть, видя, что кровь уже готова вскипеть в свежей ране. Но вместо боли пришло облегчение. Груз беспамятства, неподъемная ноша незнания себя, которая давила на плечи, ужас небытия, плещущегося за границей леса, обернулись в слова и потеряли силу. Простые звуки, выпущенные в плотную дрему лосьей поляны. Ничего не значащие, одни из многих, сказанные и тут же забытые. Отзвучавшие. Прожитые.

— Ничегошеньки не помню, — с удовольствием повторила Леся. — Представляешь? Ничего! Маму немного, кажется, она была безумицей, как эти. — Легко кивнула в сторону. — Бабушку чуток, злющую, как баба эта ваша, как ее, Аксинья! Вот, как она. — Улыбка рвала щеки, хохот щекотал в груди. — Чего еще помню? Карусели! Детсад помню, не любила туда ходить, там кисель давали с комочками. — Закрыла ладонями лицо и наконец рассмеялась, сама не понимая, почему смех такой соленый на вкус. — И его помню, с руками тяжелыми, с бородой, вот его помню, лучше, чем остальных. — Склонилась к земле, спряталась под шаль. — А больше? Больше ничего не помню! Ничего! Город твой проклятый! Нет его! Не помню! Лес помню, болото, как мальчика тварями отдали, как Анку зарезала помню, а город не помню!..

Рыдания вырвались наружу, хлынули из глаз ледяной водой, скрутили живот, заломили руки, вымочили растрепанные волосья. Леся плакала, отпуская себя, как лодочку, привязанную паутиной к берегу. Весь этот путь, пройденный с мыслями о городе, который и не ждал ее, и не помнил точно так же, как не помнила его она, обрушился на Лесю усталым пониманием — она идет из ниоткуда в никуда, и не будет ей места снаружи, пока из пустоты внутри не вернется она сама, знающая, куда и к кому идти.

— Совсем ничего не помнишь? — хрипло спросил Демьян, о котором Леся успела позабыть.

— Совсем, — просипела она между всхлипами.

— А зачем тогда идешь? — Волк подошел совсем близко, присел на поваленную сосну.

— Что ж мне, здесь оставаться, что ли?

Демьян помолчал, сквозь слипшиеся ресницы Леся видела, как сгорбился он, подмерзший без куртки, смущенный внезапными ее слезами.