Брат болотного края

Леся поморщилась сквозь сон. Пульсирующая алость билась в волчьем голосе. Мешала спать, тревожила и манила накрыть ладонью, как зачинающийся пожар, чтобы тот потух, посерел и сгинул.

— Не нужно со мной, — обиженно буркнул Лежка. — Совета прошу, а ты скалишься.

— Совета… — Алость чуть схлынула. — Тоже мне, лесовой.

Лежка не ответил. Легонько хрустнула под его ногами сухая земля лосьей поляны. Болотина не решилась прийти к ней и сгноить в грязи. Живой и могучий лес окружал ее, подвластный законам, человеку неведомым. Леся чуяла их пугающую силу и жмурилась все сильней, чтобы ненароком не глянуть в спокойные и вечные глаза лося, который бродил неподалеку, охраняя ее сон. Лежка перебрался через поваленную сосну, присел на вывороченный из земли дубовый корень. Его тревожная нежность, приправленная боязливым предвкушением будущего, манившего и пугавшего, заколыхалась совсем близко. Леся повела плечом, прогоняя ее, как бабочку, щекотно присевшую передохнуть.

— Не буди ее, — окликнул Демьян. — Умоталась. Сам тащить будешь, когда разноется.

Через растянутые петли шали Леся видела, как застыла в воздухе протянутая было Лежкой рука, ей хотелось, чтобы прикосновение, задуманное им, свершилось, чтобы в этой тьме и сонном мороке разлилось человечье тепло, чтобы близость, простая и ясная, обогрела ее сильнее драной шали с чужого плеча.

Леся уже видела, как скользят в густом воздухе худые, но сильные пальцы пекаря. Как она хватается за них, тянет и руку, и всего остального Лежку. Бездумно и слепо, как умеют только слепцы и безумицы. Хоть один глоток горячего дыхания, хоть один миг, разделенный на два тела. Только сейчас, этой глухой ночью, на лосьей поляне. Так просто и так легко.

— Давай же, — беззвучно попросила она. — Ну. Сейчас.

Но Лежка не посмел. Посидел немного, оглаживая воздух перед собой, и ушел, легко поднявшись с корней. Не услышал мольбы, не почуял ее желания. Не распознал в тишине голоса, не вызнал в ее дыхании просьбы. Леся сглотнула обиду, горькая слюна царапнула пересохшее горло. И только полыхнуло насмешливо алым. Зверь распознал в ее сне и мольбу, и призыв, от него не скрылось ни желание ее, ни обида.

— К лешему тебя в болото, — прошипела Леся, не раскрывая сжатых губ.

Пробудившееся было тело тяжело опустилось на самое дремотное дно. Ток горячей крови загустел, остывая, побледнели щеки, заледенели пальцы на поджатых ногах. Леся вдыхала холодный дух леса и с каждым выдохом теряла немного себя — той, что когда-то умела и звать, и молить, и желать. Память о тех временах оставалась пугающе зыбкой. Хотел ли кто-нибудь ее тело — тощее и костлявое, болезненное и рыхлое? Согревал ли кто-нибудь ее замерзшие ладони горячим дыханием? Сжимал ли горло, не давая отвести глаз от глаз? Звал ли в ночи хриплым стоном?

Те, другие, оставшиеся по обратную сторону леса, не проступали через пелену памяти. Стоило подумать о них, как в голове, ядовито шипя, разгорались злые угли. Боль жгла висок, заслоняла глаза кровяным маревом. Леся помнила только, что был кто-то. Давно и не так, как вспыхнуло теперь. Время то давно уже прожито, отпущено вниз по темной воде. Не звериный жар, а птичий пух. Не ночная темень, а прохладный рассвет. Не смертельная жажда, а легкий голод. Ребячья игра в траве. Нет повода вспоминать.

Лежка был еще рядом, Леся чуяла его, следила без глаз, слышала без шума, просто знала, что живое и теплое еще доступно, только позови. Но не звала, знала, что шорох любой, любой звук поломал бы все, выстроенное никем ни для кого.

— Я пойду, — сказал Лежка брату.

— Не ходи, — попросила Леся.

— Иди, — равнодушно перелилась алость в голосе зверя.

Заскрипела куртка, зашипел покинутый костер, зашуршала хвоя на тропинке, ведущей прочь от лосьей поляны. Леся приподнялась немного, чтобы разглядеть в густой темноте уходящего. Его узкие плечи тонули в пропахшей зверем и дымом коже, истрепанной дорогами, им не хоженными. Чужой дух тянулся за ним, обманывая издали, насмехаясь вблизи. Не спутает тварь болотная, не ошибется дикий зверь. Почует, как за волчьей шкурой прячется пекарь, и не даст спуска.

Лежка шел осторожно. Ветки норовили хлестнуть его по лицу, он отводил их дрожащей рукой. Леся провожала его взглядом через прорехи шали, ее колючую пряжу и паутинные ниточки. Уходящий прочь словно таял, растворялся во тьме леса. Исчезал навсегда.

— Зачем ты его отпустил? — спросила она лес, обращаясь к соснам, заслонившим Лежку стволами, чтобы тут же поглотить его в хвоистом сумраке.

— Спи, — одернул ее Демьян, застыв у костра, словно тот и не грел его вовсе.

— Зачем ты его отпустил? — спросила Леся зверя, когда поняла, что сосны ей не ответят.

Демьян помолчал. Только веточка хрустнула в пальцах.

— Зачем? — не унялась Леся, отбросила шаль и села, чтобы не смотреть на зверя снизу вверх.

— Если он хочет остаться в лесу, — наконец ответил Демьян, — должен этот лес узнать. А как узнаешь, если по нему не ходишь?

В чаще пронзительно вскрикнуло, зашелестело крыльями, заухало в ответ.