Брат болотного края

Может, и не вспомнил бы Демьян старую ворожбу, да пришлая девка со слезами ее и поминальным воем всколыхнула былое, даже в нос ударило густым духом чащобы. Слова наговора сами пришли на ум. Пальцы сами отерли, сжали и огладили обмякшую, избитую плоть. Без всякой веры в лес Демьян просил помощи, а когда из него, как из лодки с пробитым днищем, хлынули силы, а Лежка встрепенулся вдруг, даже ногами зашевелил, помогая тащить себя через чащу, слов тех было не вернуть назад. И жгучая вина смешалась в Демьяне с кипящей злобой.

Жизнь каплями уходила из него. Демьян слышал, как мерно падают они в спящие воды озера, к которому нужно было еще дойти. Может, он и бросил бы брата по пути, но с другого бока в Лежку вцепилась пришлая девка. Вымазанная в жирной грязи, ошалелая от страха, она упорно тащилась вперед, будто знала, что ждет их там. Да откуда, если без всякой тропы вела их к спящему озеру Поляша. Вела и слова не говорила. Шла себе, словно сговорились давно, а теперь пришло ей время в проводничих себя опробовать.

Посмотрите налево, там будет поваленная сосна, а под ней тихонько стонет заяц с перебитой спиной. Был бы волк, сожрал бы его. Был бы человек, унес бы в дом свежевать, чтобы мясо в похлебку, а шкуру про запас. Одни лесавки для смеху бьют. Мясо им ни к чему, лес всякой снедью полнится. Шкурки заячьей на тело, мхом поросшее, не хватит. В спокойном бору лесавки не шкодят, Хозяину в службу идут, стеречь да следить. А в гниющем лесу — любая тварь жаждет крови. Кровь и смерть кругом. Не спастись, не выйти. Демьяна повело в сторону. Дышать стало тяжело. Он упал бы, но Леся глянула на него мельком, и тяжелый груз полегчал.

Откуда взялась ты, пришлая девка? С каких лесов пришла в наш? Не с того ли, что имя тебе дал, да упустил тебя, потерял. Бродить теперь тебе обезлесенной. Сиротой без памяти. Баламутить чужую воду, проливать не свою кровь. Задушить тебя нужно было на той поляне. Землей присыпать, камнем придавить, чтобы не вернулась. Может, не случилось бы тогда всей беды, что от рода лесного оставила остов один. Пустой скелет с лохмотьями драными.

Девка мыслей его не слышала, на ходу склонялась к Лежке, шептала ему ласково. Демьян прислушался.

— Ой, то не реченька. Ой, то не широкая. Это я по тебе воду лью. Это я тебя воротиться молю, — пропела она. — Ой, то не ветер шумит. Ой, то не ветер воет. Это я тебя назад зову. Это я тебе дверь отворяю. — Вдохнула поглубже, и совсем неслышно, словно по большому секрету прошептала: — Не ходи далеко. Не ходи один. Дома ты, леса сын. Лес твой дом. Я пою о том. Реченькой широкой, ветром вою. Не пускаю тебя. Укрываю собою. — И опустила дрожащую ладошку на перемазанную щеку.

Смотреть, как из-под багровой корки медленно сочится Лежкина кровь, слышать, как хрипло дышит он, а в перекошенной груди булькает, Демьян не мог. Тут же подкашивались ноги. Наваливалась неподъемная ноша вины. И в покачивающемся мире становилось нестерпимо больно идти, дышать и смотреть по сторонам, выхватывая из мутной пелены, как криво вывернуло точеный нос Лежки пудовым ударом. Лучше злиться. Рычать на себя, дурака, решившего поиграть с могучей ворожбой. Ненавидеть лес, пьющий силы большими глотками. Презирать пришлую девку, виновницу всего, течную сука, вставшую между братьями по своей корыстной воле. Испепелять слабеющим взглядом мертвую тетку, смотреть, как идет она впереди, а острые лопатки выпирают из-под серой от грязи и времени рубахи.

В нее Демьян укутал остывшую уже Поляшу. Ею прятал развороченную, как земля весенним половодьем, плоть. Ею прикрыл, уходя с родовой поляны, оставил молодое тело лесу, понадеявшись, что душу ее отпустит по великой милости тот, кто тысячами глаз провожал его, бредущего к дому, глотающего злые слезы.

— Сюда, — бросила через плечо Поляша.

И Демьян послушно шагнул за ней. Идти, будто привязанный, не думать, не держать ухо востро. Перестать думать, терзать себя и винить. Перестать рваться на части — одну, что тянется в самую глухую чащу, и другую, мечтающую скорее сбежать, выбраться из леса и никогда больше не возвращаться.

Когда нога с хлюпаньем провалилась в укрытую плотным мхом воду, Демьян покачнулся, но устоял. С этой стороны к озеру он никогда еще не подходил. Знал, что оттуда ползет на лес проклятая болотина, но и думать не думал, что окажется в самом ее нутре. Подтопленная, раскисшая грязь скользила под ногами. Зыбун лениво колыхался, пробуждаясь от неловкого бултыхания непрошенных гостей.