Брат болотного края

Делать шаги становилось все труднее. Неподъемная тяжесть давила на плечи там, где лежала на них тонкая рука Лежки. Мальчишка всхлипывал, пускал розовые пузыри из перебитого носа. Они надувались большими, похожими на полупрозрачные леденцы. Хоть бери, клей на палочку сладкий бок и облизывай осторожно кончиком языка. Только сладость их обернется соленым железом. Демьяна замутило. Он оступился, загреб ботинком холодной жижи, зацепился за притопленную корягу, упал бы, но сумел удержаться. А вот влажную руку брата не удержал. Она соскользнула с плеча, и Лежка тут же завалился в сторону, повис на пришлой девке и утянул ее вниз. В самую гущу зыбуна.

Лежка умирал. Демьян чувствовал это по судорожному дыханию — и его, и своему. Под ложечкой противно подсасывало. Так лес вытягивал последние силы, продлевая агонию сына своего, который ему и нужен не был. А вместе с лесом, далеким и безмолвным, Лежку все тащила и тащила за обмякшие плечи пришлая девка. Измученная, серая от грязи и усталости, он пыталась взвалить его на себя. Лежка глухо стонал, закатившиеся глаза страшно белели на потемневшем лице, перемазанном кровью. Леся и сама была выпачкана ей, но и не замечала того, а только тянула к себе завалившегося на спину Лежку, будто не слышала, как страшно хрустит в нем смятая грудина.

— Отпусти его, — попросил Демьян, морщась от жалости к ним обоим.

Он знал, что девка не послушает. Знал, что она с яростью рванет Лежку в последний раз, и тот поддастся женской силе, как всегда поддавался ей — материнской, теткиной, сестринской, а теперь новой и дикой. Лесной силе Леси. Демьян втянул воздух, а вместе с ним прелый запах болотины и резкий — пота. Это пришла девка проползла мимо, утаскивая за собой умирающего Лежку, и Демьян отчетливо понял, что видит их в последний раз.

Он постарался запомнить. Растрепанные космы Леси, слишком широкая для ее худобы рубаха, теткина шаль, повязанная на поясе. Омертвелое лицо Лежки, все — кровь и короста подсохшей сукровицы, а в безжизненной руке, той, что тянулась по мху, как обмякшая плеть, предсмертной судорогой зажато что-то круглое. Демьян сморгнул, пригляделся и узнал. Камешек, заговоренный на девичьей крови с медуницей. Камешек, найденный в овраге, чтобы болотные твари не увязались следом. Камешек, наговоренный, чтобы защитить, а приведший к смерти.

Только злая ворожба и творится в лесу. Нет в нем места для добра и света. И для сладкого духа засушенной медуницы нет. Нет и для теплого обережного камешка, найденного там, где сговорились два брата обмануть лес, а на деле сгинули в топком зыбуне, как и положено им — не тем сыновьям.

Демьян зарыдал бы, зарычал бы по-волчьи, захохотал по-человечьи. Но горло перехватило цепкой рукой. Истекало время его, как Лежка истекал кровью. Еще чуть, и выйдет весь их лесной род. Никого не останется. Демьян закинул голову повыше, чтобы не видеть болотной дали, уходящей в воды озера. Небо оставалось тем же, что и раньше. Ничего не менялось в нем, ничего не гноилось. Но было оно так далеко, что смотреть на него стало больно до рези в пересохших глазах. Безмятежное, потому что пустое. Бессмертное, потому что не найти в нем жизни. Демьян потянулся, не глядя сорвал стебелек багульника, поднес к лицу. Гнилой запах болотины перебился травяным острым духом. В горле защекотало. Демьян сглотнул и спросил, только бы не дать ходу щекотке этой, предвестнице стыдных слез.

— Ты зачем нас сюда привела?

Поляша, притихшая было, встрепенулась. Соловьем ночным разлилась, чтобы то, о чем и так известно, облеклось в слова и прозвучало под безразличным небом. Демьян покосился вверх. Он все ждал, когда же небесная твердь разверзнется. Когда же эта синь устанет слепо наблюдать за тем, как засыпает лесной лоскуток под его брюшиной, уступая гнилому и жадному все больше места.

Хмарь должна была опуститься на зыбун. Грозовые тучи — низко скучиться, заполыхать огнем. Ветер — завыть, выкорчевывая столетние сосны в бору, поднимая пыль, баламутя воду. Грохот — расколоть землю, молния — ослепить глаза мертвые и живые. А потом, в кромешной тьме, все исчезло бы, чтобы вернуться на рассвете обновленным. Живым, свежим и ясным. Лишенным людской скверны. Без Демьяна и Поляши, топчущих болотину. Без слов их, без их вранья.

Но хмарь не приходила. И только мертвая тетка бушевала на зыбуне, все требуя воздаяния, расплаты за чужие грехи. Словно подыхающий волк мог вымолить его у озера, мирно спящего перед ними.

— Что ты меня-то мордой тычешь? — проскулил Демьян, не зная уже, то ли рычать ему, то ли выть. — Или извинюсь я, как следует. Поплачу тут. И дело сделано? Болото уйдет, озеро твое проклятое проснется, лес гнить перестанет? Не будет этого.