Брат и сестра

Горько намъ было потерять Анфису Даниловну, а особенно горько, что опять-таки не кто другой въ ея смертномъ час виноватъ, какъ наша Гашка. Забрались они съ такимъ-же сорванцомъ сосдскимъ мальчишкой по берез до самаго покойникова окна. А Анфиса Даниловна, какъ провтривала съ утра комнату, такъ и оставила окно открытымъ. Гашку и оснило: сёмъ-ка влземъ!.. Влзли. Попался имъ на глаза колокольчикъ: давай, испугаемъ нашихъ! — и ну звонить. Точно, что испугали, — могу сказать!

Никогда я свою Гашку пальцемъ не трогалъ, по тутъ, надо признаться, выдралъ. До сего времени помнитъ. Потому, помилуйте! она, конечно, дурного въ ум не имла, — однакоже, какой грхъ произошелъ черезъ нее!.. Я свою Гашку люблю до страсти, и все безпокоюсь насчетъ этой ея исторіи, то есть въ смыслахъ возмездія-съ… И хоть приходскій нашъ батюшка очень урезонивалъ меня: какое же теб возмездіе, ежели тутъ — видимый перстъ Провиднія? — однако, я какъ-то… того!.. и посейчасъ въ сомнніи. Поэтому, я и охочъ разсказывать свою бду добрымъ людямъ, кто не скучаетъ слушать, хоть разсказывать-то ее, пожалуй, и не очень гоже: мало-ль, что другой подумаетъ? Что-же длать, коли у меня душа говоритъ, и совсть ободренія проситъ?.. Мы люди темные: гд намъ въ одиночку разобраться съ собою? На міру-то оно видне: что — перстъ, что — не перстъ…

1911