Брат за брата

– Позвони! Позвони ему! Помоги мне встретиться с ним!

– Бронкс, ты сам-то себя слышишь? Какого хрена я буду помогать тебе?

Бронкс уже понял, что утратил контроль. Безысходность и презрение к себе, ставшие отчаянием, действуют именно так. Он почти готов был прокричать:

Ты поможешь мне, потому что не знаешь, что я знаю, где твое оружие. Потому что не знаешь, что я знаю, для чего это оружие будет использовано.

Но он этого не сделал. Он не сказал, не прокричал, почему ему так важно поговорить с Сэмом, почему разговор с Сэмом стоит каждого метра этого унижения.

Потому что я собираюсь арестовать тебя. Потому что когда я приду за тобой, мне придется арестовать и своего собственного брата.

– Тогда ты ни фига не знаешь Сэма.

Бронкс чуть не споткнулся о бровку тротуара.

Горло.

Горло саднило.

Все-таки то, последнее, надо было прокричать.

– Ты не знаешь его так, как я, Бронкс. Иначе знал бы, что он лучше словит пулю, чем снова сядет в тюрьму.

Хёгалидсгатан перешла в Лонгхольмсгатан. И когда Лео свернул налево, к Хорнсплан, вместе с ним свернул и Бронкс, продолжая шагать рядом с типом, которого он, может быть, ненавидел больше всех на свете и который, вероятно, так же бешено ненавидел его.

– Ладно. Разговор окончен.

Здесь люди, здесь уши и любопытные взгляды, и Бронксу надо бы понизить голос, но – не получилось.

– Что ж, ладно… но если тебе наплевать на то, как все обернется для моего брата, – значит, тебе наплевать и на то, что будет с твоими братьями?

Вот оно.

Теперь остановились оба.

– Что за херню ты несешь?

Уличный фонарь – который, в отличие от прочих, горел – освещал асфальт перед двумя мужчинами, которые замерли на границе света и тьмы. Может, потому, что сейчас Лео, хотя и угрожал, все же не приводил угрозу в исполнение – в отличие от следующего раза, когда он станет не только угрожать, но и будет вынужден исполнить свою угрозу. Может, потому, что Бронкс очень скоро зайдет слишком далеко, нарушит границу полицейских полномочий.

– Что я несу, Лео? Если ты шагнешь на свет, чтобы я тебя видел, то услышишь, что я несу.

Бронкс сам сделал решительный шаг вперед, в свет фонаря, и взмахом руки указал на асфальт.

– Шаг вперед!

– А я-то думал, ты уже растерял все свое достоинство… иди-ка ты домой, Бронкс, тебе пора баиньки.

– Выйди на свет!

– Ну-ну. Хороший полицейский. Ступай домой, побереги силы. Потому что я загляну к тебе снова. Когда ты меньше всего будешь этого ожидать. Когда я отниму у тебя то, чем ты больше всего гордишься.

Бронксу показалось, что Лео Дувняк смеялся, огибая кружок лившегося на асфальт света. Торопливые шаги; он тонул в темноте.

– Это твой выбор, Лео! Твой выбор!

Бронкс, не обращая внимания на людей, двигавшихся вокруг него, кричал ему вслед:

– И будь уверен: если ты втянешь в это дело моего брата, я втяну твоего!

* * *

Ночь за окном.

Элиса бродила от книжного стеллажа к окну, от окна к стеллажу.

Она выработала много правил, которые позволяли ей быть хорошим полицейским. В частной жизни, напротив, правило было только одно: никогда, никогда не возвращаться к разрыву, к конфликту. Женщины и мужчины, которые, касаясь один другого ментально и физически, злоупотребляют близостью и ранят друг друга снова и снова, причем раны эти все глубже.

Вероятно, это правило больше про людей, чем про больные отношения. Но для работы оно тоже отлично подходит.

Правило, о котором ее коллега Джон Бронкс даже не догадывался.

Вот почему сейчас, когда церковные часы где-то в темноте уже пробили три, она все еще бродила по рабочему кабинету, как какой-нибудь типичный полицейский, в которого она поклялась никогда не превращаться, как человек, который торчит на работе, вместо того чтобы общаться с близкими, и опасается даже во сне выпустить из рук нити расследования. Однако на этот раз дело обстояло по-особому. Речь шла не о том, чтобы посадить какого-то обычного засранца-уголовника; на этот раз дело касалось коллеги.

Элиса ходила от стеллажа к окну, огибая стол с тремя бумажными стопками, тремя столпами, на которых покоилось расследование; с каждым новым кругом тревога и раздражение росли, они донимали ее, дразнили. Алиби. У обоих, к сожалению. Он посмотрел на нее со своей сатанинской улыбкой, – недоясной. Тогда-то она и поняла, где в первый раз прозвучал этот фальшивый тон.

В допросной.

ЛД: Бронкс, мы с твоей куколкой только что выясняли, насколько хорошо можно узнать соседа по коридору.

Она остановилась возле стопки, крайней слева – той, что называлась «Ты напал первым»; именно туда она поместила распечатку своего допроса Лео Дувняка. Или, скорее, допроса, проведенного Бронксом.