Братья

– Этот, Катюша, в тебя! Ты посмотри на личико! Тут никто не скажет, не нашей крови. Красавец будет на всю губернию! – радовался счастливый отец.

– Подожди, Кипушка, дай подрасти, чтобы красоту застолбить в себе! – сдерживала радость отца осторожная мать. – Главное, что здоровеньким растет и спокойным.

Екатерина вспомнила, как однажды, когда Сашка сильно болел и лежал при смерти, она горячо молилась о спасении. Тогда привиделось, что святой, изображенный на иконе, сошел с нее и сказал:

– Не проси Господа о сохранении его жизни. Много горя принесет он тебе и другим!

Она в сильном порыве чувств прокричала:

– Я готова принять страдания. Но умоляю Бога оставить ему жизнь!

Святой с укоризной посмотрел в глаза:

– Будь по-твоему!

И снова вошел в икону.

С того мгновения Сашка стал поправляться, а на Екатерину действительно посыпались неурядицы. Она никому не говорила об этом, даже родному отцу Даниилу. Даже распри между братьями и приставания Петра относила к пророчеству святого.

А Сашка, придя от Стратоника Ефремова, мыл руки и, не обедая, шел к подрастающему братику Иннокентию, разговаривал с малышом на только им понятном языке. Кеша полюбил «своего Саню» и, когда тот отсутствовал, спрашивал:

– Мам, а где Саня? Хочу к нему!

Через два года, когда Кеша ходил ножками и говорил, Сашка с удовольствием читал ему сказки. Хоть старший и сам был большим егозой, здесь он научился сдерживаться от суеты ради младшенького Кеши. Он читал, пока малыш не закрывал глазки. Сашке нравилось казаться взрослым для маленького братика. Он поправлял на нем одежонку, приглаживал волосы, брал на руки, качал зыбку и бубнил колыбельную. А когда ребенок засыпал, Сашка шел на кухню обедать. Он жаловался по-взрослому маме:

– Ну что за ребенок растет! На самом интересном месте сказки – засыпает! Мне так обидно, что до конца не дослушал! Я же хочу, чтобы он много их знал, а не спал, убаюканный чтением.

Екатерина замечала, что со взрослением младшего Сашка становился добрее и к ней, и к отцу, но особенно к Кеше. Он часами играл с братишкой, иногда забывал готовить уроки. Привязанность и любовь Александра к Иннокентию радовали родителей.

Екатерина благодарила Сашку:

– Спасибо, нянечка ты наша! И я, и тятя довольны тобой за помощь. Да и Стратоник восхищается! Говорит, богатая голова у отрока!

А у Петра Михайловича с Авдотьей Васильевной дочь Елизавета на два года старше Александра. Высокая, стройная, с огромными серыми глазами. После учебы у Стратоника Игнатьевича Ефремова поступила в Енисейскую женскую гимназию. Снимает комнату у купчихи Зыряновой рядом с Христорождественским женским монастырем. И Петр Михайлович, и Дмитрий Сотников, и Алексей Сидельников, когда бывают по торговым делам в Енисейске, привозят ей и рыбу, и оленье мясо, и куропаток. Дважды у нее гостевала и Авдотья Васильевна, когда навещала родителей в Повалихино. Осталась довольна дочерью: в комнате прибрано, всему свое место, уютом веет. «Такой можно дом доверить!» – радовалась втихомолку Авдотья Васильевна. Она вынашивала мысль о покупке в Енисейске дома для дочери. «Ну, закончит гимназию, а дальше назад – в Дудинское? Там делать нечего! Я гимназию закончила и что, при деле? Из кухни не вылажу: стираю, штопаю да сети проверяю. На это гимназия не нужна. Да и годы к женихам подбираются. В городе больше трех с половиной тысяч мужиков. Может, и Елизаветино счастье здесь бродит. Приеду, Петру скажу. Пусть раскошеливается ради дочери. Хватит на деньгах сидеть».

Она пятнадцать лет замужем за Петром, а хозяйкой себя так и не ощутила. В доме, в Дудинском, все подчинено Екатерине. Авдотья, как подмастерье: подай, принеси, постирай. И только уборку в своих половинах каждая делает с помощью Акима. Аким, хоть и получает жалованье у Киприяна, старается больше угодить Петру да его Авдотье. Боится он гнева Петра. Раз Петр отходил плеткой за прохладную баню, а второй раз за то, что подслушивал его разговор с Екатериной на кухне. Петр через дверь уловил тяжелое дыхание и резко распахнул. Аким от удара оказался на полу. Петра Михайловича обуяла ярость. Он приподнял батрака с половиц и с размаха ударил. Клацнули зубы. Аким снова оказался на полу. Из кухни выбежала Екатерина:

– Петя! Успокойся, грех бить лежачих!

Аким сидел на полу, что-то лепетал, показывая окровавленный прикушенный язык.

– В следующий раз я его вырву железными щипцами! – кричал взбешенный Петр Михайлович. – Экий паскудник! Полтора десятка лет я тебя кормлю, а он подслушивает! Кто тебя просил, Киприян или Авдотья? Отвечай, а то убью и в прорубь спущу. В ледоход окажешься в заливе. Да тебя искать никто не будет, прощелыгу такого. Отвечай!

Аким приподнялся, стал на колени, сплевывая в ладонь вместе с кровью выбитые зубы:

– Прости, Петр Михайлович! Сам. Из любопытства. Знаю, меж тобой и Киприяном черная кошка пробежала. Теперь понял, эта кошка – Екатерина.

Ту словно кипятком ошпарило.