Братья

С Мишатой было что-то не то. Если бы Вольгу еще вчера спросили. что предпримет брат, если их задумают сжечь в собственной бане, ответил бы – да по бревнышку ее раскатает. Обидчикам накостыляет, а потом обратно баньку сложит, чтобы матушка не ругалась. Сейчас же Мишата был как никогда тих, молчалив. Словно вынули хребет, на котором он держался.

– Помирать не страшно, братка. – Проговорил вдруг Мишата, отдавая Вольге пустой ковш. – Страшно, что мы так и не знаем, кто на самом деле мой отец.

– Да и про моего-то мало что знаем. – Вольга прикинул, не попытаться ли затушить огонь мочой, но во рту и так пересохло, и, как он ни старался, не мог выдавить ни капли.

Между тем в бане становилось жарко. Языки пламени подкормились щепой, подготовленной для растопки каменки, и окреп. Еще недавно зябший, теперь Волга с удовольствием протягивал к огню руки. Так охотник, принесший домой волчонка, играет с ним, пока зверь не заматереет и не отрасти настоящие зубы.

– Ну вы, двое, выметайтесь, пока не передумал. – Огнезар отворил дверь.

Сперва Вольга и Мишата не поняли, что произошло. Потом Вольга подхватил Мишату за шиворот, и поволок прочь из бани – как раз вовремя. Зря парни ворчали на банника. Стоило им выйти, домишко вспыхнул, соломенная крыша провалилась внутрь. Мишата еле передвигал ноги мимо собравшихся вокруг обозленных людей.

Хмурый Огнезар широко шагал впереди, не поворачивая головы, словно боясь оглянуться, встретиться глазами с недавним учеником. Старейшина Первак восседал на покрытом коврами стольце. За правым плечом его стоял Нечай, всем своим видом старавшийся показать как ему скучно ожидать, пока отец примет очевидное решение. Огнезар, едва поравнявшись с Перваком, поспешил скрыться в толпе. Зато внимательный взгляд Вольги наткнулся в толпе на Усладу с мужем – значит, нее показалось вчера. Бортница и в самом деле почему-то оказалась в Рябиновом Логе.

Вольга спокойно смотрел на Первака, на ухмыляющегося из-за отцовского плеча Нечая. Его беспокоила только странная слабость, охватившая брата. Мишата едва мог стоять, навалившись на Вольгу.

– Давно мне не приходилось вершить суд в нашей веси. – проговорил наконец Первак. – Но Боги не оставят меня своей милостью, и не позволят осудить невиновного.

– За что же нас собираются судить? Кто и в чем нас обвиняет? – Под взглядом зеленых глаз Вольги потупился Огнезар, спрятавшийся было в толпе. – В том, что мать наша пыталась пасти Забаву? В том, что мы успели спасти из проруби девушку, обиженную Нечаем?

Мать ваша ведьма, и неизвестно еще, не она ли плод в утробе кузнецовой дочери сгубила. – выступила вдруг из толпы Услада. В пушистом платке, накинутом на голову, она напоминала разъяренную дворовую собачонку, что решилась облаять прохожего, только потому, что знает за собой лаз в подворотне. – Рассказать ли вам, люди добрые, какое зло причинила ведунья в нашей веси?

Услада, раскрасневшаяся от всеобщего внимания, вновь поведала историю Липок, откуда была родом Любава.

– Но ведь все было не так! – вырвалось у Вольги. – Мать нам рассказывала!

–Конечно, рассказывала. Да только трудно поверить, что у ведьмы не было злого умысла против кузнецовой дочери. – проговорил Первак. – А посему мы должны устроить испытание. Тела ведьмы и замореной ею девушки сожжем вместе с домишкой – все равно честному человеку жить на таком месте не захочется. Коли примут ее чуры, отпустим вас с миром. А нет, так и вас в живых оставлять незачем.

Вольга вздрогнул. Даже Мишата, равнодушно стоявший перед Перваком, и, казалось, не слышащий ничего, встрепенулся. Братьев больше ошарашило известие о смерти матери, чем предполагаемая казнь их самих. Вольга невольно оглянулся на их домишко, где, должно быть, лежали их мать и Забава. Сердобольные старушки, из тех, без которых не обходятся ни одни похороны в веси, запричитали. Одна из них неожиданно подошла к братьям.

– Не тревожьтесь, родимые, не забидили вашу матушку. Умыли, причесали, в одежды нарядные одели. Достойно предстанет она перед навьими.

Вольга благодарно поклонился, на сколько позволяли связанные руки. А старушка, обращаясь уже к Перваку, продолжила:

– Ты бы, батюшка, позволил бы им проститься с ней. Чай, одни остались в целом свете, сиротинушки.

Вольга ожидал, что старейшина осерчает, чего доброго вообще прогонит старуху. Но тот, покосившись на Нечая, кивнул. Вольга толкнул Мишату, по прежнему безучастно стоявшему рядом. Братья вошли в знакомые двери, как делали это несчетное число раз. Только вместо запахов свежего печева, рассыпчатой каши или трав в лицо пахнуло смертью – железом и нежитью, холодом. Вольга задержал дыхание ,словно в доме свирепствовал черный мор.