Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Вчера я у Волкова обедал; вдруг является Баратов, стар, худ, сед, но все так же буффонит, все говорит о талантах своей 16-летней дочери, которая, по его словам, большая уже музыкантша и различает мазурки от экосеза. Его дела очень плохи: тамбовские мужики взбунтовались, не платят оброк, подали государю жалобу, что он их угнетает; кажется, 70 рублей с тягла – небольшой оброк; вот полтора года, что он ничего не получает, жить нечем, он теперь старается продать эту деревню и отдает почти за ничто. При всем этом так же ходит журавлем, представляет дурачка, говоря: «Разве не видно, какой я остроумный?»

Сегодня ожидают графиню Орлову, которая чрезмерно огорчена смертью своей нянюшки; она за нею смотрела как за матерью, давала сама лекарство и ночи не спала. Теперь везет ее тело сюда, чтобы предать земле; здесь многие ее цыганят: что за любовь к нянюшке! Почему же нет? Конечно, иной и родную мать свою не почитает, тому это покажется странно. Графиня во всех отношениях препочтенная женщина.

На днях была свадьба молодого Всеволожского, что был у Закревского адъютантом, с меньшою княжной Трубецкою. За ней теперь 1000 душ и на 100 тысяч приданого, а там дадут еще другие 1000 душ, а жених с трудом мог у отца оттянуть материнское имение.

Константин С. -Петербург, 17 ноября 1820 года

Правда ли, что Ольга Потоцкая выходит замуж? Закревский не верит, а Тургеневу вдруг и сказать не смею: боюсь, чтоб с горя не объелся икры. Воля их, а я в ней никогда не находил ничего чрезвычайного, то есть в ее красоте, ибо, не зная ее, не могу судить об уме и других качествах.

Прокопович точно тот самый зарезался, что читал по-русски отчет Библейского общества. Тут точно главною причиною большая меланхолия. Жаль его, человек был хороший и умный.

Александр. Москва, 19 ноября 1820 года

У нас балам нет конца, но я ни на одном еще не был. Тургенев молодец: станет на всех и ног его и желудка! Очень меня радует то, что сказал Голицын; он, верно, обратит себе в урок расточительность отца и не расстроит никогда свое состояние, что еще было бы непростительнее, ибо имение женино, а не его. Он, напротив того, употребит хорошо богатство свое. Я не воображал, что так много, да и никто этого не воображает, а говорить не стану: подлинно, иной лопнет.

Обресков говорит, что вчера у Апраксина только и речи, что о побеге Наполеона, о коем рассказывает подробно гамбургская газета. Всему верить! Да он бы посмотрел, что говорит о том сам газетчик: «Верно, это выдумки»; а они все плачут и перетрусились. В журнале Свиньина Данилевский говорит с похвалою о книге «Русские и Наполеон Бонапарт», которую я издал в 1813 году.

Тесть велел явиться на экстраординарный обед, им заказанный в отделении, где будет много шуму. Апраксин, по старой привычке, выезжает с проектом. Хочет, чтобы его баллотировали; он хочет нарушить первое правило, цель учреждения отделения, и предложить, чтобы члены отделения не были принуждены быть членами Благородного собрания. Какой вздор! Как будто 50 рублей разорят кого-нибудь. Ежели поеду, буду бурлить против этой глупости. Первое – потому, что это глупость, второе – потому, что я директор Благородного собрания. Вот все наши новости, наши глупости.

Сегодня нет бала, как всякое воскресенье, у принца-регента. В отделении намедни он прихрамывал, был в госпитале, неловко ступил; видно, вытянул жилу. «Думаю, – говорил он, – что по возвращении домой придется мне резать сапог, ибо чувствую, что нога опухла», – так и сделалось.

Волков получил приказ государев касательно Семеновского полка. Здесь все находят, что решение самое справедливое, но никто его не предусмотрел, всякий полагал по-своему; жалеют только бедных унтер-офицеров, особенно тех, коим доставалось очень скоро в офицеры. В этом числе и бедный Николушка Щербатов, выслуживший два года в своем чине. Лучше бы отца разжаловать в прохвосты; но надобно думать, что после сей справедливой строгости государь их помилует. Государевы изречения трогательны и тверды. Я полагаю, что ты мне пришлешь этот приказ. Теперь никто об этом полку не жалеет. Здесь мнение государя имеет ужасный вес; да и подлинно, избрано лучшее средство.

Александр. Москва, 22 ноября 1820 года