Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Поццо сегодня должен был иметь прощальную аудиенцию у государя, но, вероятно, не состоится по случившейся в царской фамилии смерти. Он обещал непременно выходить тебе Владимира, и я уверен, что ему не будет отказано.

Тогда буду я совершенно счастлив, ибо мой крест меня не интересует; он у Румянцева пришит к кишкам; пусть себе там будет. Меня все оттирают от Татищева.

Вчера видел я министра Дании у князя Долгорукова; он приехал от Коленкура, который сказал ему, что получил из Берлина известие о том, что Анстет, человек очень умный, служащий в посольстве в Вене, внезапно умер, оставив безутешною молодую жену. Коленкур сообщил столько подробностей об этой смерти, что мы не решаемся в ней сомневаться. Ждем с мучительною тревогою от вас писем. Между тем многие молодцы вострят зубы на покойниково место. Ежели это так и есть, то надеюсь, что князь, объявив о понесенной им утрате, сам назначит того, кого желает, на место Анстета. Была бы Божья воля на то, чтобы все это оказалось неправдой! Но как верить после этого тому, что французы болтают?

Багратион здесь; он хотел ехать к Баденским водам. Вообрази себе, что Боголюбов подвел штуки, чтобы он не туда ехал, а на Кавказские воды, дабы избавить княгиню от милого ее супруга. Он не хотел соглашаться ни на какое условие с нею, но все устроилось без него, как я тебе написал, и княгиня будет с 1 мая получать деньги ее матери. За взятие Швебурга дали Буксгевдену Георгия 1-го класса против устава, ибо крепость не взята осадою. Было много других награждений. Остров Готланд занят нами.

Вообрази, что я и на гулянье 1 мая не ездил: ни к чему нет охоты; послал матушку с детьми; воротилась она очень слаба, от усталости легла, но увидала, что я пишу тебе, встала и сама стала тебе писать. «Без сего, – сказала она, – Константин решит, что я заболела, это его огорчит». Я думаю, такой души, как у матушки, не найти во всей Вселенной; ее чувствительный нрав – главная причина расстроенного ее здоровья; я всячески стараюсь восстанавливать силы ее.

Тургенев намедни меня разругал, что я о себе хлопотать не хочу; уверяет, что после раскаиваться буду. Взяло меня раздумье, написал маленькую промеморию подвигов моих со вступления в Неапольскую миссию; я читал ее князю Чарторыжскому, который сказал, что это отлично, что я должен представить ее графу Румянцеву и что он, со своей стороны, поддержит ее. Заинтересую также маленького Голицына[40], который со мною очень любезен и который по-прежнему в большом фаворе.

Вчера ужинали мы у Куракиных с Боголюбовым. Были тут Завадовская, Кутузова и проч. Заговорили о венской Белой Бабке. Кутузова, умилившись, сказала томным голосом: «Какая жалость! Багратион больна без надежды». Куракина начала ей противоречить, а она стала доказывать, что Багратион так больна, что ей жить нельзя. Нас позвали в судьи. Я сказал: «При хорошем лечении и упорядоченной жизни в умеренном климате она может поправиться». А Кутузова свое да свое: «Это невозможно! Я знаю это от графа Литты, который знает от Жеребцовой».

Я прошу батюшку, чтоб Поццо был у нас в доме. Надобно ему воздать за дружбу к тебе, да притом общество его очень приятно. Государь едет скоро в Финляндию. Коленкур собирается побывать тем временем в Москве.

Александр. С.-Петербург, 9 мая 1808 года

Мой отпуск, наконец, вышел без жалованья, но с позволением без платежа четыре месяца дышать московским воздухом, и этой-то милости насилу добился.

Поццо, быв вчера у государя, очень настоял на твоем кресте. Государь изволил спросить: «Но заслужил ли он его по чести и совести?» На что отвечал Поццо: «Уверяю ваше величество по своей чести и совести, что сия награда полагается ему по всей справедливости». – «Что ж, – сказал государь, – хорошо, я согласен, устройте сие с графом Румянцевым». Кажется, дело конченное; но, зная графа, я все еще сомневаюсь: он какую-нибудь штуку да подведет, что все испортит, ибо он добро делать скуп, а кормит одними баснями ревностных служителей отечества.

Александр. С.-Петербург, 11 мая 1808 года

Вчера заехали мы с Боголюбовым к *** после театра, застали ее с какою-то старою девицею гр. Головкиной, ужинают простоквашу; нас заставили есть. Боголюбов уверяет, что, чтобы сие не принесло вреда, надобно запить. Хозяйка этому обрадовалась (любит подпить). Спрашивает: чего? Старой мадеры, – отвечает Боголюбов. Приносят, и он обеих барынь подпоя, уговорил их ехать на вечер к Александру Львовичу [Нарышкину], где сел с ними играть в бостон и взял четвертым Реневаля, французского секретаря посольства. Надобно было видеть эту комедию: Боголюбов всем глазом мигает, а сам помирает со смеху. Эдакий ведь проказник! А пьяная *** так была в памяти, что французу говорила все по-русски, а когда плевать хотелось, не оборачиваясь и забывшись, часто плевала на свои карты. Скажи это княгине, ежели может ее это повеселить; кланяйся ей усердно от меня.