Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Потом спрашивает Елена Максимовна: позволю ли я войти цыганкам, приехавшим из Москвы. Я было с досадою бросил карты: кто прислал этих дьяволов, я их не люблю, особливо в комнате. Брокер прибавил: «Неужто вы в самом деле думаете, что это цыганки?» И подлинно так, а я сглупи и поверь. Цыганки вышли Наташа с детьми, девушками, и ну плясать! Это было очень мило. Наташа в это вмешалась, делали репетиции, и все было восхитительно. Ольга исполнена изящества, а мадам Наталья была прелестна. Дело-то было уже за полночь, стало уже 27-е число, тут хор всех людей запел нам прилагаемые куплеты работы Ильина. После спущен был фейерверк, который очень удался, особливо «N» в сиянии, народу сделалось бездна отовсюду. После того, покуда с одной стороны горел фейерверк, с другой зажигалась иллюминация в саду – в конце трех аллей были щиты с транспарантами. Средний, ведущий к роще, представлял такую прекрасную арку, что я его оставлю тут навсегда; аллея и роща вдали сквозь эту арку прекрасно представляются. На другой стороне был щит Наташиной работы: тут два «К» с надписью: «Далеки от глаз, но оба близки к сердцу».

Но эти два «К» даю отгадывать всем вашим мудрецам. Я велел детям сделать Косте описание этого праздника: его это утешит. Не было минуты, право, чтобы мы вас обоих не вспоминали. Вот и гости наши воротились из рощи; я рад, что успел тебе это намарать. Экзекутор остается еще сегодня с нами, спасибо ему. Вообрази, что мы вчера легли в три часа почти что, балкон был все отперт, и не было холодно. Июльская ночь, и месяц светит так светло, что Брокер не захотел ночевать у нас, закурил трубку и поехал домой, а завтра собирается опять в Сергиевское к Шафонскому. Филипп Иванович там занемог флюсом, подвязана щека, и не выходит из комнаты; собирается в Москву в понедельник: Рушковский его требует для этих подписок о масонстве, также выписал Трескина и Одинцова, а те было поехали подышать деревенским воздухом. Все начальники очень круто это дело [присяга о непринадлежности к тайным обществам] повели в Москве. Юсупов кончил это в три дня, и наш Рушковский не отстает от него. В Москве только и разговору, что о масонах: те, кои за них распинались, теперь их ругают немилосердно, против пословицы, что лежачего не бьют.

Александр. Семердино, 28 августа 1822 года

Известие о смерти Кастельрея и речь Лондондерри [первый министр Англии Кастельрей зарезался][72] очень меня поразили. Он, кажется, был человек, желавший не только благоденствия Англии, но и спокойствия целой Европы, и какой ужасный конец! Это потеря для всех, и теперь всем дипломатам не так ловко будет иметь дело с новым лицом на конгрессе: с покойным все были в тесной связи. Мне в Париже один старый англичанин, человек очень умный, сказал, и, кажется, это правда: «Обязанности, заботы и труды главного министра в Англии столь тяжки, что человек не может долго выдержать и либо с ума сходит, либо умирает преждевременною и насильственною смертью». Это довольно правда. Один Шатам умер стар и министром. В газетах, кои мне прислал вчера Рушковский (которые, однако же, всегда позже твоих писем меня извещают о происходящем в Европе), пишут, что вдова маркиза лишилась ума от горести.

Вчера я сделал фарсу с ребятишками: войдя один в баню, спрятал там мячик, потом объявил, что, кто мячик тот найдет, тот получит 10 копеек серебра. Надобно было видеть эту комедию; я все стоял у окошка и смотрел. Баня премаленькая, а набилось туда мальчиков 40. Многие влезли даже в печь. Мячик был на печи; одному только пришло в голову там посмотреть.

Константин. С.-Петербург, 1 сентября 1822 года

Третьего дня возвратился поздно из Невского монастыря. Императрицы Марии Федоровны там не было: проведя ночь с великою княгинею, она устала. Императрица Елизавета Алексеевна была одна. После обедни изволила быть у митрополита на завтраке (на котором Тургенев сильно отличался), а потом поехать в парадной карете в Таврический дворец, где был обед. Новая парадная карета, которую иные ценят в 80, а другие в 30 тысяч, прекрасна, вся вызолоченная, внутри обита вышитым бархатом. Народу, как обыкновенно, было очень много, и давка препорядочная; в церкви даже чуть не задавили полковника, командующего Семеновским полком. С трудом его вытащили из-под ног. Дождь разогнал часть любопытных, но все еще много осталось до самого отъезда государыни.