Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Встретил я там Сакена. Он пробудет несколько дней еще в Таврическом дворце, а там переедет поближе к нам. Не знаю, Дибич приехал ли; я его не видал. Выходя из церкви, были мы в затруднении, как пройти к митрополиту, – не для нас самих, но для наших мундиров, ибо шел дождь. Мой Тургенев нашел человека с плащом и зонтиком. «Чей ты?» – «Такого-то». – «Он, братец, прошел к митрополиту; дай-ка нам шинель и зонтик», – под которым мы и дошли сухо. Хозяин, я чаю, порядочно поругал дежурного камергера, коим он сказался. После завтрака опять дождь; как дойти до кареты? За воротами монастыря стояла, и очень далеко. Мой и тут нашелся, видит придворную парадную пустую карету. «Постой, отворяй!» – сели мы; а как доехали до ворот – «Стой, спасибо, братцы, что довезли». Как бы то ни было, но мундиры наши спасены.

Вчера ездили мы все-таки с Тургеневым в Таврический дворец, где был молебен и поздравление императрицам и великому князю с новорожденною [великой княжной Ольгой Николаевной]. К руке не подходили. Императрицы только прошли мимо нас и мне очень милостиво поклонились. Тургенев обедал у меня, был очень весел при весьма хорошем аппетите.

Коновницына будут хоронить в его церкви, а где – не знаю. О нем все генерально сожалеют; между тем несколько назначают ему преемников: кто Меллера, военного министра, кто Павла Васильевича Кутузова.

Вестей у нас никаких нет. Из Варшавы есть известие от государя. Он изволил выехать так, как предполагал, – 20-го. Вчерашние газеты подтверждают известие об успехах греков и о победе, одержанной над турецким пашою; одна статья даже полагает его в числе пленных пашей.

Наконец Воейков напечатал в своем «Инвалиде» карту Ермакова похода, которую я ему давно дал. Она очень любопытна. Свиньин у меня ее выманивал, и я бы ему охотно дал, но было поздно: она была уже в руках у Воейкова.

Завтра у купечества большой пир, на который и я зван. В три часа будет открытие бюста государя в Биржевой зале, а потом обед в доме Коммерческого общества. Говорят, всякий член положил по 50 рублей, и готовит гурьевский повар. Надобно ехать, хотя и боюсь потчевания. Чтоб позвать Тургенева!

Константин. С.-Петербург, 2 сентября 1822 года

Подписки о масонстве от меня также доставлены князю. У меня их немного было в почтамте, всего человек пять, и то не очень усердные. Вижу отсюда ажитации Ивана Александровича [Рушковского, московского почт-директора]. Пфеллер все его самого уговаривал идти в масоны, но он никогда не хотел и слышать об этом.

Александр. Семердино, 3 сентября 1822 года

Ай да Трапандосы! Желаю им душевно еще важнейших успехов. Случился у нас священник наш приходской; я ему прочел статью из «Консерватора»; он встал со стула, обернулся к образу и стал креститься. – «Как, батюшка, разве вы объявили войну туркам?» – «Это дело нашего государя, – отвечал он, – но мое дело – молиться, чтобы не было войны вовсе, а ежели ей быть, то чтобы победителями были христиане, а кольми паче наши единоверцы». Я думаю, что мало найдется людей, кои бы не так думали, как наш поп. Дело это нешуточное и может иметь важные последствия; да и это уже много, что возвысит дух греков, а турок приведет в робость. Воскресли и Фермопилы! То-то, я думаю, Деболи доволен. Он никогда не верил новостям, невыгодным грекам, и повторял пророчески: «Вот увидите, вот увидите! Подождите-подождите!»

Записки Метаксовы я получил; он что-то не шлет мне новых материалов, а теперь у меня свободного времени довольно.

Александр. Семердино, 5 сентября 1822 года

Я все боюсь, чтобы живописец не сплутовал и не наделал множества копий портрета Каподистрии; пожалуй еще, пополам с плутом Шиллингом, и слитографирует, а охотников на это изображение найдется много.

Так Лазаревы не около одних только больших бояр ездят? Я вижу, что они пускаются и около всего мира. Очень хорошо.

Я не вижу большой пользы, ни вещественной, а особенно моральной, от обрезков от окладов чиновников, кои и так очень бедны. Казне будет мало пользы, а много будет ропоту. Это бы еще ничего, но с ропотом будет и слез много. Это пустяшная спекуляция, это экономия богатея, который урезает сало на свечах своих людей и ничуть не экономит на своем токайском. Злоупотребления, злоупотребления! Воровство – вот, что надобно принимать в рассмотрение; но я не вижу никакого добра, кое может воспоследовать из того, что два миллиона переведут в 300 и лишат бедных людей драгоценного клочка их жалованья. Ежели я и вру, то будешь знать про это ты. Я уверен, что ты жалованья не убавишь ни у кого, а Себо [то есть Рушковский, который любил повторять «C’est beau» – прекрасно] убавки сделает важные на бумаге, чернилах и перьях.

Картинный купец, о коем ты говоришь, должен быть Фузи; у него жена точно красавица. У него-то Ваня купил Рафаэля, принадлежавшего покойному королю Польскому.