Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Ну, брат, был я вчера у Ламсдорфа. Он все эти дни очень страдал. Я нашел у него доктора Миллера, возвратившегося из чужих краев, человека очень искусного. Выйдя с ним, я его расспрашивал и с душевною скорбию получил от него очень дурное известие. Это органическая болезнь, противящаяся всякому лекарству и от коей вылечиться он не может. Сердце его, из-за сего недостатка, получает очень мало крови, и вот почему порою он почти не чувствует, как оно бьется. Никакая операция не может эту болезнь исправить, ибо части, сердце окружающие, приобрели расслабленность, от коей нет лекарства. Он может еще долго страдать, но может вдруг скончаться, и скончается за разговором, не подозревая, как близок он к смерти.

Услыша это, меня покрыло холодным потом. Любя душевно доброго, честнейшего этого человека, несносно видеть его в таком положении, тогда как я полагал, что есть надежда и что, наконец, пробуя, доктора найдут средство ему помочь. Ламсдорф мне истинный друг. Никто его не знает так коротко, как я, от которого не имел он ничего скрытого, и я питаю к нему, кроме дружбы, необыкновенное уважение. Лишиться его будет очень для меня чувствительно. Редко встречается такая чистая, благородная, ангельская душа. Какой удар это будет для почтенных старых родителей, – думать о сем не смею. Буду к нему ходить как можно чаще, пока Бог его нам сохраняет. Твердость духа у него чрезвычайная. Любя жизнь и имея столько причин любить ее, он о смерти говорит без страха и как истинный христианин. Так же переносит и боль, которая держит его год в постели и причиняет ему ужасные мучения. Когда он наиболее страдает, то не пускает к себе никого, хотя и утешительно бы для него было видеть людей, сестер, друзей, которые искренне принимают в нем участие, – именно чтоб не причинять им скорби. Умен, честен, добр, – я, право, не знаю в нем порока, разве назвать пороком живость его, в которой тотчас раскаивается. У меня он с ума не идет.

Константин. С.-Петербург, 23 сентября 1822 года

Видел я Дашкова, который получил известия из Одессы, где получены оные из Царьграда. Турки сами признаются в некоторой потере, но разглашают, что после исправились и дело кончено; но так как не привезли из Морей ни одной головы, ни пары ушей, то им нельзя верить. Все, что, мне кажется, извлечь можно из этих разных, одно другое уничтожающих известий, – это то, что дело не кончено. Турки между тем в больших хлопотах со стороны персиян, которые, как мне сказывал Дашков, сильно на них напирают. Ужасное было землетрясение в Сирии: Алей, Антиох почти не существуют. Тысячи погибло людей (говорят, десятки тысяч). Дашков мне показывал фальшивую золотую монету, которую делает Порта, величиною с золотой червонец, и альяжу [сплава металлов различного достоинства] в них на четыре пиастра более, нежели в прежней, а и та никуда не годилась. Надобно ждать, не торопиться верить; последствия должны же показать, наконец, чья возьмет.

Вчера хоронили здесь старуху Рибасову [Настасью Ивановну, дочь И.И.Бецкого]. Ей было 89 лет, а все еще была бодра, жива и одевалась, как щеголихи за 50 лет одевались. Деревень, говорят, не оставила, а дом и деньги. Та часть, где живет Блоом, досталась Горголи, а другая, на Марсовом поле, – князю Долгорукову [деду княгини Юрьевской. Дома эти позднее – дворец принца Ольденбургского]. Впрочем, это два дома. Я рад за доброго приятеля Ивана Саввича, которого расстроенные дела во время обер-полицмейстерства сим поправятся.

Вчера была свадьба Шепинга в домовой церкви Гурьева.

Вот тебе комиссия, или передай ее Фавсту или другому кому-нибудь аккуратному пану. Воронцов продает имение, о котором подробнее узнаешь из приложенного при сем письма его и ведомости. Мне нужно знать, чего может стоить это имение, какую можно будет пользу из него извлечь. Можно ли их посадить на пашню? Каковы мужики? Одним словом, все сведения, обыкновенно требуемые и собираемые при покупке. О фон Цур-Милене можешь узнать в доме Воронцова, графа Михаила Семеновича. Но сего не довольно; надобно кого-нибудь сведущего послать посмотреть имение на месте. Мне очень нужно все сие узнать, и чем скорее, тем лучше.

Константин. С.-Петербург, 26 сентября 1822 года

Какой граф Толстой умер? Не тот ли, что все ездил в театр с Юсуповым? От французов ускакал хоть верхом, а от смерти не уйдешь! Вчера и третьего дня был я у Ламсдорфа. Ему немного легче, то есть меньше страдает; но после приговора Миллера все это ничего. Реман был у меня, с ним Миллер советовался, и он подтвердил, что делать нечего. Ламсдорф мне пересказывал слова Миллера: «Я вижу, что с вами можно говорить откровенно. О вашем выздоровлении могу сказать только две вещи: вероятно и возможно. Последнее существует, первое – куда менее». Ламсдорф принял это как должно, без страха, и прибавил мне: «Видишь ли, мой милый друг, это не вероятно, что я вылечусь, но это еще возможно; так что я этим и удовольствуюсь. Впрочем, будет, как Бог пожелает».