Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Дела Каподистрии понемногу устраиваю и надеюсь так устроить, что он будет доволен. Хотя бы этим отплатить ему за его дружбу и, могу сказать, милости. Многим я этому доброму человеку обязан. Князь Лопухин возвратился из деревни, где беспрестанно охотился и часов по 10 в сутки ездил верхом с собаками, а ему под восемьдесят лет. У нас с аукциона продают картинную галерею Корсакова; оценены, говорят, очень дорого, так что одна в 40 тысяч. Кажется, на эту не будет покупателя, разве возьмут в Эрмитаж. Есть вещи прекрасные. Кабы время было, то бы поехал посмотреть.

Александр. Москва, 5 октября 1822 года

Я совершенно с тобою согласен насчет нашего доброго Арсения и писал тебе уже прежде о сем: не по нем жена, а он с своим кротким нравом и по несчастной некоторой зависимости ради имения не поставит ее на путь истинный никогда, да и не время уже: это хорошо было делать сначала. Жаль, а делать нечего; я боюсь только, чтоб с ее замашкою и пустою головою, имея же теперь руки развязаны, она не наделала шалостей там. Жизнь в два дома должна расстроить и дела его. Ренкевич сказывал мне, что слышал от приезжего из Эмса, что граф Федор Андреевич был там посмешищем публики; что, ехав на осле, упал, и там спрашивалось, который осел глупее – тот, что упал, или тот, что уронил? Это бы еще ничего, и не новое; но он мотает страшно, а в чужих краях не станут церемониться. Ежели бы хранящиеся у тебя брильянты были с ним, все бы ушли.

Можно было предвидеть, что Дмитрий Павлович будет послом в Вене. Я чаю, опять станет меня подзывать к себе; но это несбыточно. Ежели бы иметь начальство в Петербурге, тогда с квартирою и тысячами шестью оклада можно бы к вам переселиться; а то, право, дойдешь до того, что нечем будет жить. Как мне хочется видеть твою школу! Ну, как из нее да выйдет какой-нибудь Румянцев или Суворов; а почему знать? Я давно собирался тебя просить о газетных выписках, и ты меня предупредил. Вот и Метакса явился в страшном восторге. Пачимати получил известие, что греки сожгли флот турецкий у Занте, что Коринф и Афины взяты у турок, коих побили, и что изменник Негр, имевший от Порты обещание быть князем Морейским, казнен диктатором Колокотрони. Дай Бог!

Константин. С.-Петербург, 7 октября 1822 года

Жаль, что батюшка сжег много бумаг, но, видно, то, что более касалось до других, нежели до него самого. У тетушки, кажется, все бумаги Василия Андреевича сгорели в 12-м году в Москве; по крайней мере, не раз она мне сказывала, что всего тут лишилась, на память же ее теперь уже нельзя надеяться. Кстати, о памяти. Василий Степанович Попов, как ты, верно, знаешь, совсем ослеп и теперь при смерти болен. У него то же, что было у старика Штакельберга. Он слышит, все понимает, но, отвечая, не находит настоящих слов, так что его никак понять нельзя, и он, бедный, это чувствует. Например, показывает знаками, чтоб дали ему платок, а говорит о лошади. Какая странная болезнь! Сенатор Биллер третьего дня мне сказывал, что он очень плох. Вот еще одним екатерининским будет меньше.

Каподистрия не был в Париже, газеты соврали, но это с ними часто случается. Я помню анекдот одного старого француза, который никогда не верил газетам. Говорят ему, что видна комета. «Кто вам сказывал?» – «В газете написано». – «Ну, милый, не верьте ничему и не поддавайтесь, это какая-нибудь биржевая спекуляция для поднятия курса». О греческих делах газеты говорят (так верить ли?), то есть об их успехах на земле, а в одной упоминается о победе на море. Авось, когда-нибудь да узнаем правду.

Константин. С.-Петербург, 10 октября 1822 года

В субботу, только что я подъезжаю к квартире Закревского, а он въезжает на двор, так что я один из первых его тут обнял. С тех пор я его всякий день видел, но не успел еще наговориться. Здоровье его очень поправилось, голова перестала болеть, и вообще стал он гораздо поворотливее. Отправляясь из Вены, он выпросился у государя на будущий год съездить в Карлсбад, где съедется с женою. Мальфати нашел, что в ее болезни доктора ошибались и не так ее лечили, что ей нужны были карлсбадские, а не омские воды. Он советовал ей ехать на зиму в Италию. Закревский хотя и кряхтит, но делать нечего. При худых доходах и излишних издержках в сем году надобно еще собирать да посылать туда денег. Граф, между тем, покупает всякий вздор, как сущий ребенок. Он остался с Грушенькою [то есть со своей дочерью, Закревскою. Говорится про отца ее, графа Ф.А.Толстого]. Ты легко посудить можешь, как ему обрадовались все его окружающие: как в Светлое воскресенье, все обнимаются, поздравляют друг друга. Уж подлинно его любят. Да и вообще все ему здесь обрадовались. Много рассказывал он о Вене; уверяет также, что государь в декабре возвратится; всех наших оставил здоровыми, но не находит, чтоб слишком было весело там, где мы в старину столько веселились.