Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Мы вчера поздно приехали. Фавст явился тотчас и отвез меня к тестю, где я был до одиннадцати часов. У тестя я, право, сидел как дикий: отстал от общества и света, так мне все это шумно кажется. Мне пропасть наговорили вестей, и половина ваши, петербургские, и все вздорные: что погибло 40 тысяч народу, что явилась болезнь от морской воды, что лопаются глаза и потом умирают, что сахар будет по 120, что скоро выйдет указ, запрещающий его употреблять, а пить чай с патокою. Каковы наши глупые тунеядцы, а все-таки добрые москвичи!

В воскресенье был в Благородном собрании концерт любительский в пользу наводненных: собрали 28 тысяч, пели оба Риччи, Рахманова, княгиня Зинаида, Виельгорские, на арфе играли маленький Витте и Лунина, что за Уваровым; на фортепиано – маленькая Озерова, которая, говорят, подлинно блеснула: это маленькая Фельд. Говорят, что есть описание всего этого в московских газетах. Билеты были по 25 рублей. Знай наших, а что вральманы, то вральманы! Да еще говорят, что императрица Елизавета Алексеевна на будущий год оставила только 12 тысяч дохода, то есть по тысяче рублей на месяц, а прочее все отдала на наводненных. Это, однако же, доказывает, какое имеют мнение об ангельском сердце императрицы.

Александр. Москва, 11 декабря 1824 года

Завтра радостный для России день. У князя Дмитрия Владимировича только обед, а бала не будет.

Как мила великая княгиня Мария Павловна! Я вспомнил наше представление ей в 21-м году и слова ее: «Представляю себе, сударь, удовольствие, с каким вы приехали в Петербург, ибо вы ведь проделали путешествие, чтобы повидаться с братом!» Что ни говорят о любезности французских принцев и принцесс, но, право, нельзя их сравнить с нашими: у тех есть что-то натянутое, приуготовленное заранее, и больше, нежели чувства, а у наших и то, и другое.

Я вспомнил при сем случае, что тебе тогда также Мария Павловна сказала в Веймаре, кажется: «Мы поклоняемся одному Богу, одна звезда ведет нас. Она может сказать: это ко благу мира». Мне часто грустно, думая об этом божестве. Сколько у него теперь забот, как его мучает все это наводнение. Говорят, что все меры им самим придумываются. Всех подробнее сведения нам дает все-таки Свиньин; пусть над ним смеются, а он все себе пишет да пишет. В «Записках Отечественных» есть и история кронштадтского чана. Это спасение самое чудесное. Я кричу здесь и уверяю, а никто не верит, что не погибло 500 человек от наводнения. Как будто то, что правда, не может быть невероятным! Как же чан проплыл 15 верст с двумя человеками невредимо, когда разбило той же бурей корабли линейные? Провидение! Но здесь любят все увеличивать, и почему не полагать то, что утешительнее для сердца? Шульгин, говорят, отправил обоз в Петербург на пятнадцати тройках, с разными дарами от купцов, холстиною, сукном, мехами, чулками и проч. Надобно говорить правду, этот человек преусердный в этих случаях. Уж Воронцовы, ни он, ни она, не упустят оказии сделать добро. Не удивляюсь, что прислали 8000 на наводненных.

Вчера верная особа рассказывала мне, что в университете говорят и преподают ученикам – кто же? Наставник закона Божия архимандрит. Так нельзя не верить, что он старается не наставлять, а развращать молодежь и истреблять у нее почтение к вере. Два мальчика, братья, о сем говорили мне; один не верил своим ушам, а старший, поумнее, говорил ему: «Э, брат, да он был немножко пьян!» – «Нет, брат, это не в первый раз, и не я один замечаю это». Князь Оболенский вчера, говоря с тестем, клялся за нравственность своих профессоров, а надобно бы полдюжины тотчас выгнать вон. Вот место, которое мне прочили: слуга покорный!

Александр. Москва, 13 декабря 1824 года

Вот и журналисты наконец сообщают публике, что было наводнение; только Свиньин рассказывает как кумушки, а Булгарин – как историк. Здесь это все еще всеобщий разговор до сих пор, хотя история, или роман, молодого Новосильцева, внука графа Владимира Григорьевича Орлова, также многих занимает.

Этот молодой красавец влюбился в дочь какого-то Чернова, бывшего здесь частным приставом (а теперь, кажется, генерал). Недолго было и ей влюбиться в молодца, флигель-адъютанта и богача. Он просил позволения жениться. Мать и дед никак не соглашались на этот союз по многим резонам. Новосильцев пишет к красавице и ее родным, что он в отчаянии жертвовать своей страстью, но что любовь его к матери, которая не дает благословения, вынуждает его разорвать все свои сношения с Черновыми. У нее три брата; старший пишет к Новосильцеву бранное письмо, требует сатисфакции и говорит, что прежде будет драться он, потом средний, а там младший брат до смерти. То есть форменное убийство. Однако Новосильцев отвечает на предупреждение здесь, в Москве, и договаривается о месте и дне дуэли, даже составляет перед этим завещание. Давыдовы, Денис и Лев, чтобы предотвратить дуэль, предупреждают о сем мать Новосильцева; последняя вне себя бежит к архиепископу, к князю Дмитрию, в полицию.