Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

День был бешеный. Начался блинами у Ивана Николаевича [екатерининского любимца Корсакова, имевшего дом на Тверском бульваре], потом завтрак с танцами у князя Дмитрия Владимировича, потом не мог отказать детям покатать их на горах, потом с Наташей ездили в Итальянскую оперу. Она в восхищении от «Дон Жуана». Публика была настолько наэлектризована, что заставили повторить пять кусков, что сильно затянуло спектакль. Оттуда зван я был в два места. Сперва поехал к Бобринской, жена старшего ее сына (урожденная Самойлова) очень мила, пела; а Саломирский, мой неапольский мальчишка, теперь с меня, играл на фортепианах. Стали ужинать, а я поехал к графине Чернышевой, где и пробыл до третьего часу.

Говорят, что Жихарев будет вице-губернатором здесь, а на место Юшка будет Четвертинский.

Александр. Москва, 10 февраля 1825 года

Вчера обедал я у Жихарева, который собрал всех Тургеневых приятелей; думали было ехать сегодня, но Вяземский склонил их обедать сегодня у него, потому отправляются завтра[137]. У Жихарева было человек с двадцать, например.

На обеде были еще: Матюша Муромцев, Денис Давыдов, Тургеневы, как и следовало ожидать, Толстой-Американец, Иван Иванович Дмитриев, Вяземский, Василий Львович, который больно опускается, однако же написал стихи на отъезд Тургеневых, Виельгорский и проч. Вечером был я на маленьком концерте у Виельгорского, пробовали Фенци, виолончелиста, и Шоберлехнера. Первый играет с большой аффектацией и не очень чисто; попал он сюда в дурной час: здесь Ромберг, который его задавит, тем более, что Фенци и играет-то все ромберговы сочинения.

Александр. Москва, 11 февраля 1825 года

Алексей Михайлович Пушкин болен, сказывают, водянкою в ногах и имел видение, его испугавшее. Сам рассказывал князю Николаю Щербатову. Видел, что идет по лестнице пребольшой; дойдя до последней ступени, встречает черта. Этот берет его к себе на плечи и тащит в подземелье. Попадается Пушкину духовник его жены[138]. «Батюшка, освободите меня от черта», – но поп вместо ответа говорит этому: «Неси его, куда тебе велено». Воображение больного настолько поразилось, что он уж и не знает, видел ли сон или было ему видение.

Александр. Москва, 21 февраля 1825 года

Вчера был я на обеде у князя Николая Григорьевича Щербатова, мужском. Много ели, еще более пили, и еще более кричали. Были тут 2 Виельгорских, 2 Волковых (Сергей и Николай Апполоновичи), 5 Давыдовых (Александр, Петр и Василий Львовичи, Денис и Лев), Вяземский, комендант, Рахманов Григорий Николаевич, Толстой-Амери-канец, Скарятин, Бобринский и проч., человек до тридцати.

Слышал я, что Вяземский очень занемог; видно, со вчерашнего обеда. Сегодня консилиум для Алексея Михайловича Пушкина. Скорее спасут тело, нежели богомерзкую его душу. Что он говорит, так это ужас! Видно, хочет умереть, как жил.

Александр. Москва, 24 февраля 1825 года

Я ездил теперь нарочно к Вяземскому, чтобы тебе сообщить, что узнаю о нем. Княгиня вышла ко мне; только что было стали говорить, как больной, узнав, что я тут, велел мне к себе войти. «Здравствуй», – сказал он. Мне казался удобный случай прибавить ложь. Я ему рассказал, что было вчера вечером у Пушкиных и какое все принимают участие в его выздоровлении. Он вздохнул. Между прочим, Аннет Акулова, большая его фаворитка, говоря со мною о нем, плакала. «Поезжайте, – говорила она, – мой милый Булгаков, к больному завтра, целуйте руки княгине, молите ее назначить консультацию, пока болезнь не стала опасной, молите самого больного, ежели его увидите». Это имело хороший успех: ужо будет консилиум. Ванная вчерашняя не сделала добра большого; вечером опять ставили пиявки, от коих сделалась ему дурнота, но он очень был доволен сим. «Чувствую силу необыкновенную, которая меня мучает, мне хотелось бы, чтобы меня ослабили», – говорит он. Я вижу все признаки нервической горячки с воспалением, а он сам опасается гнилой; спрашивает у княгини: «Ты не боишься, чтобы пристало к тебе?» И чтобы испытать ее, велел ей ночью лечь возле себя, брать ему руку. Я, зная это, как вошел к нему, взял его за руку и сказал: «Все прекрасно, у вас ни озноба, ни жару болезненного, ваша рука такова, какой и должна быть». – «Так нет жару?» – «Я не нахожу».