Как я поехал давеча в «Севильского цирюльника», приезжал Каннинг [министр иностранных дел Великобритании, знаменитый дипломат и оратор] и оставил с карточкою письмо твое рекомендательное, мой милый и любезнейший друг. Очень сожалею, что не было меня дома; ежели бы скоро с ним познакомился, то повез бы его в оперу. Рад я ему угождать, быть его чичероне и отплатить за ласки, оказанные тебе в Царьграде. Завтра поутру поеду к нему. Скоро же он приехал! В письме твоем № 58, полученном мною по почте, ты говоришь от 4-го, что он сегодня выезжает, а он уже и здесь. Я видал после того тестя и графа Ростопчина; оба будут звать к себе, кормить и поить Каннинга; покажем ему Оружейную, Архив, замок, заведения императрицы, Собрание, Аглийский клуб и проч.
Очень я рад, что первый возвестил графу о пожаловании чина Нарышкину. Его очень это обрадовало, особенно отзывы о нем Воронцова. «Я желаю, – говорит он, – моему Нарышкину, чтоб Воронцов надолго остался в Одессе». Пользуясь случаем, я просил графа участвовать в подписке для Козлова поэмы; он охотно согласился. Какой милый этот Воронцов! Лучше сказать, добрый, благотворительный! Не забыл и старика Варлама. Конечно, пенсия всего лучше для него. По крайней мере, без нужды и в покое проведет остаток дней своих.
Я почти целый день провел с твоим Каннингом, мой милый и любезнейший друг! Он очень приятный человек, особенно для англичанина. Чтобы застать его, поехал я к нему рано поутру и просидел довольно долго. В час я опять к нему зван, и мы поехали вместе, во-первых, к Юсупову, который звал его завтра к себе обедать, и, во-вторых, к графу Ростопчину, который дает ему обед в субботу. Оба очень его обласкали. Сегодня возил я его в Большой театр; жаль, что скучную давали пьесу – «Агнесу», довольно дурно петую, а балета он не дождался, уехал; я его не стал удерживать: самому хотелось домой, да и главное для него было – только видеть театр огромный. Завтра осмотрим соборы (а на Ивана Великого он уже лазил через два часа после приезда своего в Москву), Грановитую, Оружейную и Патриаршую; обедать – у Юсупова, пить чай – у меня, а на вечер зовет его Бобринская. В субботу Шульгин показывает пожарную команду, острог, яму, временную тюрьму. Концерт Липинского, обед Ростопчина, Итальянская опера и бал у Корсаковой. В воскресенье хочет он уже выехать, направляя стопы через Берлин в Англию. Москва ему очень полюбилась, он ее сравнивает с Римом и Царырадом и видит в ней настоящую столицу России. Я делаю все, что могу, чтобы не было ему скучно. Жаль, что так скоро едет: не успеем и Архива ему показать. Я послал ему газету петербургскую, которую нашел дома, воротясь из театра. Пусть себе читает, ложась спать, как греческие корсары дрались против двух английских фрегатов.
В 6 часов утра поехал я к Каннингу, у него завтракал; промешкав довольно времени, пустились мы на Воробьевы горы, но от заставы такая страшная, ужасная грязь, да и опасная для повозок, что должны мы были идти пешком, что храбро и исполнили. Прийдя к церкви села Воробьева, нашли мы туман над Москвою. Надеясь, что маленький дувший тогда ветер и показывавшееся солнце это разгонят, мы сели и стали болтать и ждать. Часа через полтора все прочистилось, и Каннинг был поражен картиною Москвы, которую равняет только с Царырадом, Римом и Неаполем. Назад надобно было воротиться тем же порядком пешеходным, так что, против чаяния моего, был я дома только в два часа. Он бы уехал в воскресенье, но, получив курьера из Лондона, должен был работать, отправить его обратно, да переменить маршрут и ехать в Варшаву. По просьбе Наташи остался он еще вчера здесь, чтобы провести с нами последний вечер.