Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Не доходя до Калужских ворот, процессия стала, и мы стояли более часу гораздо. Я узнал после, что была большая перебранка у Орлова-Денисова с Юсуповым. Как поставили тело на новую колесницу здешнюю, то вышло множество недостатков. Первое – была она не на рессорах, Орлов жаловался, что тело растрясет; думали наскоро пособить тюфяком. Второе – как тело поставили, то Соломка и Илья заметили, что на первом ухабе гроб может свалиться. «Да как же вы везли, – спросил князь Юсупов, – до сих пор?» – «Да у нас там 12 винтов, кои держали гроб». Надобно все это отвинчивать от старой и приделывать к новой колеснице, отчего была великая остановка и много перебранок, так что Орлов чуть не велел поставить гроб опять на старую колесницу. С Юсуповым все перебранились, так что он сел наконец в карету и уехал в Кремль, где у Спасских ворот встретил процессию. В церемониале забыли безделицу: означить места генералов и флигель-адъютантов. Только граф Остерман, встав за гробом, сказал: «Я здесь пойду, и мои товарищи, конечно, последуют моему примеру». – «Где же я пойду?» – спросил Юсупов. «А мне какое дело до этого! Государя видали и без вас; а в сражениях, в обществах и на улицах государь всегда был сопровождаем нами». — «Я пойду с вами рядом». – «А я повторяю вам, что мне до вас дела нет; ступайте, где хотите, а мы пойдем здесь». Так и сделалось. В духовной процессии тоже была перемена. Филарет просил как милость следовать за гробом, на что согласились для него собственно; но большая духовная процессия была на назначенном ей месте по церемониалу.

От Калужских ворот вдоль по Пятницкой улице все пошло уже гораздо порядочнее. Я не могу тебе описать, как прелестна была картина, ибо видел только происходящее около меня, но знаю то, что время было прекраснейшее, при летнем солнце шесть градусов мороза. По левую сторону стояло в два ряда войско, сделавшее «на погребение», а с правой поставлены каждые пять сажен столбики с веревкою, оставляя для народа место пространством от домов к улице сажен двух; остальная часть улицы была вся открыта для процессии, усыпана песком и сглажена, как английская дорога. Описать нельзя бесчисленное множество зрителей: окна, заборы, крыши даже довольно отдаленных от улицы домов были усеяны народом и убраны черным сукном; но что меня особенно изумляло – это смертная тишина, уныние, которое я читал на всех лицах. А ты не забудь, что они смотрели на меня и на Анунсиаду. Что же было, когда показывалась колесница с телом? Говорят, что тишина эта была прерываема только слезами, рыданиями: все одною рукой крестились, а другой отирали слезы. Мансуров мне говорил вчера в Собрании: «Конечно же, колесница и все прочее могло и должно было быть гораздо величественнее; но спокойствие, тишина и скорбь, написанная на лицах бесчисленного населения, растрогали бы императора, ежели б покойный с неба мог увидеть Москву. Полиции не пришлось и слова сказать, ни одного «тише, молчать». Ежели б жители оставались спать по домам, и то не было б тише». И точно, это правда.

Когда я входил в Спасские ворота, на них было ровно половина четвертого, в пять с половиною тело привезено было к Архангельскому собору, где мы поставили всякий свою регалию на назначенное место. Я же не выходил из собора, яко дежурный у тела. 12 донцов и 8 солдат пресильных (кои это делают от самого Таганрога) внесли в церковь, по сделанному от колесницы до дверей пологому настилу, гроб, придерживаемый генерал-адъютантом Потаповым, на приуготовленный катафалк, коего рисунок очень хорош, но украшения всюду являют юсуповскую скупость (подбито тафтичкою по 1 р. 50 к. аршин и которая сквозила). Началась панихида; после Филарет с духовенством лобзали останки бесценные, а после все царевичи, князь Дмитрий Владимирович, генерал-адъютанты и так далее. У правой стороны гроба стоял генерал-адъютант, а у левой (в головах) – флигель-адъютант. Первым очередь досталась Ожаровскому и Алекс. Строганову; потом (все через три часа) Розену и Василию нашему, там Потемкину и Шкурину, там Сипягину и Герману, а там Бороздину и Мансурову. А я-то каков, все оставался в соборе, только в 6 часов приехал домой на минуту пообедать и своих посмотреть. Я, право, не видал, как время прошло; стоял я все у гроба, смотрел на поклонщиков и говорил с Васей, Мансуровым, Германом; они мне рассказывали про вояж, ая = про Москву.