Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Вот еще одно обстоятельство. Боялись, бог знает почему, волнения в народе. Командиру Каргопольского драгунского полка, полковнику Суковкину, предписано было опустить палаши. Он ни слова не сказал, отвечал, что будет исполнено, а между тем приказание оставил неисполненным. Он очень умно рассудил и говорил одному приятелю своему: «Я головой ручаюсь за народ; с пятью-шестью бездельниками сладит и полиция, а ежели, паче чаяния, будет их сто, то я усмирю их и палашами драгунскими; зачем подать солдатам подозрение, что мы в народе сомневаемся и подозреваем его верность?» Последствие показало, сколь он здраво и справедливо судил. Новосильцев одного мнения со мною; ежели бы и не было вовсе полиции, такой же бы царствовал порядок и тишина. Опять вспомнишь слова графа Толстого: «Тело императора Александра само и следило за порядком». Во всей Москве в этот день только шесть были взяты на съезжие, тогда как в другие дни среднее число сорок. Губернатор Безобразов сказал князю: «Делайте со мною, что хотите, а я не еду из города». Говорят, что Орлов его ругал, только что не по-матерну, и он боялся повторения.

Купцы собрали тридцать тысяч на раздачу войскам, бывшим под ружьем. Юсупов едет послезавтра к вам, чтобы отвести, по всей видимости, грозу. Эти господа все взбешены на него; в Петровском они не нашли ни чашки чая, ни завтрака. Остерман говорил Орлову: «Да чего ждать нам от татарина?» В первый день перебывало в Кремле на поклонении тела 81 тысяча, а на другой – 114 тысяч народу. Вчера пир нищих славно обошелся; дети им служили. Наелись и пошли всякий с рублем, молясь Богу за государя покойного. Беда та только, что сегодня явилось еще множество. Они думали, что все повторится.

Боже мой, сколько я сломал копий из-за Киселева[148]; есть ослы, кои думают, что и он та особа неблагодарная, осыпанная милостями государя покойного. Да ежели это он, так как же он не арестован?

Александр. Москва, 9 февраля 1826 года

Багреев сегодня рано должен был выехать. Я тебе весьма подробно и достоверно описал печальную церемонию; он дополнит, ежели я забыл что-нибудь. И теперь все о том же говорят. Добрые люди в негодовании, что бездельники могли оклеветать благочестивый народ здешний. Скажу откровенно, что не худо бы нам, дворянам, перенимать у него. Право, в этих 200 тысячах жителей, сидевших на крышах, за заборами и на улицах, более было тишины, благоговения, скорби, нежели у иного из нас, бывшего в процессии. Мне многие рассказывали, что, когда Башилов поравнялся с балконом, на коем сидела певица Теглиш, он забыл, что несет подушку с регалиями, начал ей кричать с улицы: «Здравствуйте, госпожа Теглиш! Как поживаете?» Надобно быть такому скоту! Отчего же всякий мужик был умнее его? Юсупов сделал церемониймейстерами мальчишек, не имеющих самого понятия ни о порядке, ни о благопристойности. Все это шло слишком скоро, а не печальным шагом. Нет, брат, его дело – оперу итальянскую набирать, а тут надобно было иметь душу, сердце тронутое и преисполненное важности предмета предстоящего.

Слава Богу, что не было еще большего беспорядка и что этот не всех, а только строгих судей поразил. Губернатор объявил князю, что не едет без него на границу; а так как князь поехал туда, то и Безобразов поехал: видно, боялся, чтобы Орлов опять не принял его по-казацки. На Юсупова тут закричали все, что он боялся, видно, чтобы это не дошло до Петербурга: едет туда сам завтра. Пусть наши ошибки обратятся в пользу вам, но я все-таки буду утверждать, что у вас усердие, ревность, благоговение превзойти не могут того, что было здесь. Вот и теперь Беннер от меня. «Боже мой, – говорит он, – как сие трогательно, что наш добрый народ начинал плакать тотчас при появлении гроба императора!»

Можно было предвидеть, что Шульгин не продержится; а так как он здесь все проспал, то нечего было ожидать от него и в Петербурге. Здесь говорят о Княжнине как о человеке жестоком; из двух крайностей, право, лучше эту, нежели вялая полиция. Здесь отдана князем благодарность большая полиции; канат умеет всякий протянуть по улице, осыпать ее песком – также, – нет, пусть найдет она бездельников, кои сеяли слухи вредные, тогда будет, за что благодарить. Князь Дмитрий Владимирович говорил и мне: «Это салонные слухи». – «Вовсе нет; сплетни, любовные интрижки, семейные ссоры – вот что такое салонные слухи; сии же вредные слухи разносят недоброжелатели». Слухи эти повезли даже в Тулу; сказали, что есть тайные сношения с тамошними оружейниками, что же вышло? Ты видел, как оружейники себя показали. Вот все-то этак выдумывают! Я читал печатное распоряжение здешнего Шульгина. Он говорит точно как человек, ожидающий неминуемое кораблекрушение. Не так поступал полковник Суковкин.

Александр. Москва, 10 февраля 1826 года