Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

В среду задал нам славный обед Василий Львович, и мы беспрестанно его мистифицировали. Он потчевал «Бургонским», а Денис Давыдов уверял его решительно, что то было «Венгерское», и наш Василий Львович ну бранить Игнашку своего, что перемешал вина; а тот, самый отъявленный мошенник, коего свет видывал, играл дурака, чтобы еще более нас насмешить.

Александр. Москва, 1 марта 1826 года

Вчера поехали мы с Наташей на вечер, по зову Фавста, к Брокеру, а Фавста-то одного и не нашли там, а явился вдруг из Петербурга Алексеев, очень сожалеющий, что с тобой не столкнулся. Рассказывал много о Петербурге. Он тоже в восхищении от императора, коего несколько раз имел счастье видеть; также видел старого своего командира Вельяминова, говорит, что очень состарился и похудел. Сказал ли я тебе, что Брокер привез завещанные мне графом Федором Васильевичем часы брегетовы? Все восхищаются ими, а Саччи говорит: «Эти часы не для вас». – «Почему же?» – «Да ведь это классические часы, кабинетные». Хорош комплимент! Они с репетицией и бьют сами собою часы и четверть часа. Они были заказаны англичанином и не взяты. Граф имел случай купить их за 3000 франков. Алексеевский [то есть подаренный некогда сенатором Алексеевым] брегет буду беречь для Кости со временем, а эти стану носить и вспоминать покойного друга своего.

Александр. Москва, 9 марта 1826 года

Ты говоришь о Ростопчине, что мог бы он и более сделать для меня; согласен, но я никогда и не касался этой струны, ты знаешь мои чувства, они одинаковы с твоими; а покойник имел эту черту, что дарами гнушался. Бывало, безделицу хочешь ему дать, так откажет шуткою, а часто и сухо, без шутки. Судя по себе о других, и сам ничего не давал. Я не забуду, что в 1813 году богатейший сибирский купец прислал ему при прекрасном, лестном, самом русском письме 10 фунтов чаю из Кяхты, выхваляя славу графскую, проникшую в Китай. Граф послал чай обратно, а купцу написал дружеское письмо. Это простирать уже слишком далеко бескорыстие.

Жаль мне: я послал один только чистый экземпляр, который имел, написанной мною биографии графской к Воронцову, который, как и я, большой обожатель покойного Ростопчина. Велю и для тебя списать, чтобы ты имел это прежде, нежели будет оно напечатано в журналах. Я говорю истинную правду по совести и даже недостатков графа не скрываю. Сколько раз спорились мы за ненависть его к людям, о коих имел он вообще невыгодное мнение. Правда его была колка; один Генрих IV мог бы долго с ним не ссориться.

Александр. Москва, 11 марта 1826 года

Я получил прекрасное письмо от старика Сегюра, пэра Франции, в ответ на мое, что ты ему доставил. Между прочим есть и такая фраза: «Благодарю вас за печальные и трогательные подробности, кои соблаговолили вы мне сообщить; они драгоценны мне, как и все, что напоминает о благородных чувствах, возвышенном характере и добродетелях друга, коего мы утратили. Со смертью графа Ростопчина Россия потеряла одно из блистательных своих украшений. Услуги его у нее отняты, но слава его останется ей навеки, а слава империи слагается из славы людей знаменитых, ее прославляющих». Вот что пишет умный и славный дипломат, и чужой, а у нас молчат и расхваливают каламбуры покойного Александра Львовича и заслуги пьяного Андрея Семеновича Кологривова.

Александр. Москва, 13 марта 1826 года

Вот и Жихарев явился звать к себе обедать с Иваном Ивановичем Дмитриевым, Василием Львовичем, Вяземским и проч. Поеду. Я покойнее теперь. Ему пишет Жуковский: «Увы, Николай Тургенев потерян для России!» Эти слова все объясняют; видно, сбылось, чего все мы боялись. Жаль и его, и брата Александра, коего это огорчит несказанно.

Александр. Москва, 19 марта 1826 года

Князь Дмитрий Владимирович очищает свой дом для великого князя Михаила Павловича, скоро сюда выезжающего с великой княжною; она здесь изволит родить. Князь нанял для себя дом Андрея Семеновича Кологривова на бульваре.