Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Я имел письмо твое № 56, но умолчал об оном, ибо известия тут насчет Карамзина неблагоприятны, а Вяземский и так очень тужит и вообще грустит о Николае Михайловиче и маленьком сыне, который болен безнадежно. Василий Львович, как и следовало ожидать, написал четыре стиха на отъезд Карамзина, очень недурные, только не упомню их. Тут же решили напечатать их в «Московском Телеграфе». Обед был и весел, и хорош. Не раз вспоминали мы Александра Тургенева: он бы отличился. Кажется, что и Вяземского очень забирает пробраться во Флоренцию, ежели Карамзины там поселятся.

Александр. Москва, 8 апреля 1826 года

Народ в восхищении от Елены Павловны. Очень всем было мило и приятно, что малютка великая княжна, сидя в карете, когда въезжали в город, всем делала ручкой своею, а великая княгиня кланялась на все стороны. Вчера изволила она быть у Иверской и в соборах, прикладывалась к образам и мощам. Говорят, что представляться ей будут только первые три класса, а вся публика была бы слишком для нее обременительна.

Пишет княгиня Горчакова Шмицу, доктору своему из Вены, что дочь ее, графиня Бобринская, в Ницце очень больна, ноги пухнут и харкает кровью; а об муже ее опять заговорили, что он улизнул в Америку, быв замешан в гнусном этом заговоре.

Печальные слухи таганрогские все еще продолжаются. Вчера получила княгиня Катерина Алекс, при мне письмо от князя Петра Михайловича, он ничего не говорит о здоровье государыни и пишет: «Ничего нового касательно отъезда».

Александр. Москва, 12 апреля 1826 года

Третьего дня умер старик-богач, князь Петр Иванович Одоевский. Молодому Ланскому, Сергею Степановичу, достается 5000 душ; видно, он не очень огорчен, что я в тот же день встретил его на улице, гуляющего с сыном. Иные говорят, что покойник завещал великие суммы на богоугодные дела. Заехал я к Вяземскому, говорят: нет. Не пешком ли ушел гулять? Нет, уехал в Остафьево, повез туда хоронить тело сына маленького. Полагали, что он проживет еще месяц и более. Надобно радоваться, что он умер: жить не мог, быв в злой чахотке, а только мучил окружавших его. Бедный Вяземский чрезвычайно смутен, – сказывал мне вчера Иван Иванович Дмитриев. Дай Бог ему этих трех сохранить, ибо четвертая, дочь, тоже очень хила, кажется; зато уж Павлуша его – богатырь.

Забывал я тебе все сказать, что отыскался в Лопасне молодой гений, мужик, который пишет картины, не учась никогда ни живописи, ни составлению красок. Нащокин, войдя в избу, тотчас узнал портреты старика и старушки хозяев, написанные хорошо очень, схожие и в прекрасных этюдах. «Кто это писал?» – «А вот сын мой». – «У кого и где он учился?» – «Ни у кого, нигде». Нащокин убедил отца отпустить сына в Москву. Когда показали ему царские портреты Дау, он остолбенел: тут понял, как можно и должно рисовать; но после первого восторга многое начал критиковать. Наконец, дома написал прекрасный портрет покойного государя, большой, во весь рост. «Как мог ты это написать наизусть?» – спросил его Нащокин. «Нет, ваше превосходительство, я ходил раза три в залу-то, где царские портреты, да долго всматривался; а то как же бы мне написать? Вот государя Николая Павловича я напишу получше, это еще более врезалось мне в голову». Почему не сделаться ему Рафаэлем? О гении сем писали, говорят, Шишкову. Это будет пара поэту Слепушкину.

Александр. Москва, 14 апреля 1826 года

Постное кушанье меня беспокоит, а нечего делать, да и жаловаться стыдно, правду сказать. 51 неделя посвящена на обжорство, можно одну посвятить на пост. Когда больные бываем от объедения, то не жалуемся, а в Страстную неделю охаем. Я, видно, славно проповедую; только лучше бы молчать да не жаловаться. Вчера иду я по бульвару в четвертом часу, никого уже не было, я пробирался домой обедать, встречаю двух дам в черном, – и платья, и шляпки, и вуали даже черные; одна постарее, другая молодая, белая, свежая, прекрасная собою. Что это за незнакомка, думаю себе, а только дама комильфо в полном смысле слова. Попадается мне тотчас Шот. «Вы внимательно рассмотрели эту даму?» – «Ну да, я как раз собирался спросить вас, кто это». – «Великая княгиня Елена!» Экая я скотина: не догадался по беременности, по двум нарядным лакеям в черной ливрее; пошел еще раз, но она изволила уже уехать. Она показалась мне очень красивой.

Мне всегда было прискорбно, что я никогда не видал почтенного Семена Романовича Воронцова. Я так много о нем наслышался хорошего от друга его покойного, графа Федора Васильевича, да и ото всех, что желал всегда его узнать лично. Граф нежно его любил. Уж его за то любить должно, что он дал бытие такому человеку, каков наш вицерой полуденной России. Пора бы этому быть уже у вас.

Александр. Москва, 15 апреля 1826 года