Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Ты помнишь и видел, конечно, здесь несгораемого испанца Руджеро. Он, видно, точный шарлатан французов. Есть какая-то барыня Сафонова, мучившаяся геморроидами; все средства были ею истощены; наконец испанцу вверилась. Несгораемый ее вылечил и так умел убедить ее, что, ежели бы наблюдал ее ежедневно, она всегда была бы здорова, что эта Сафонова, имеющая 400 душ, дом и деньги, вышла за несгораемого замуж. Не знаю, будут ли они тонуть в воде, а гореть в огне не будет эта нежная чета. Такие фортуны делаются только в России!

Александр. Москва, 3 декабря 1826 года

В дело Лунина вступился, яко посредник, Кушников. Он советовал Уварову, прежде нежели тягаться, объясниться с Луниным, чтобы узнать все лучше и образ его мыслей; но тот довольно глупо отвечал: «У меня нет никаких сношений с Николаем Александровичем». – «Да, они могли не быть, но будут теперь, как скоро вы дело начали». – «Да, я начал, потому что честь моей жены компрометирована». – «Почему? Чем? Как же ввести себя во владение, не узнав, по крайней мере, в чем заключается завещание шурина? Ежели оно незаконно, то оспаривай его тогда; хуже же будет, как выведут из владения». Ох, уже тяжбы! Избави их Бог всякого.

Тесть был вчера на большом обеде у князя Андрея Ивановича Горчакова, где были князь Дмитрий Владимирович и Кушников. Зашла речь о комиссии построения Воробьевского храма, и князь Дмитрий Владимирович ужасно и беспощадно ругал Витберга, говоря: «Это самый бесстыдный и надутый мошенник, какого только свет видывал. Все знают мою чрезвычайную мягкость; уверяю вас, что набил бы ему физиономию собственными руками. Не знаю, как себя и удерживаю, когда хожу в эту комиссию; и архиепископ, и я сам, да и господин Кушников, который перед вами, – все мы одного мнения. Спасского за две тысячи рублей из Сената прогнали, а такого вора, как Витберг, терпим». Все это сказано было при тридцати человеках за столом.

Александр. Москва, 4 декабря 1826 года

Тесть сию минуту из Сената. Малиновский ему сказывал, что Шереметев утвержден в больницу и что он требует от него очистки квартиры. Должно было ожидать, что Шереметевы не дадут покоя Обольянинову, да и, говоря справедливо, нельзя было не утвердить того, который более имел баллов. Я, право, не в претензии. Какое было бы мне удовольствие иметь против себя всю семью Шереметева, и из-за чего? Из-за квартиры и 3400 рублей жалованья!

Я просил Обрескова [это не полицмейстер Обресков (свояк Булгакова), а, вероятно, бывший московский гражданский губернатор, дядя Д.Н.Свербеева] Дмитрия о Метаксе и жалею, не желая ему быть благодарным. Я слышал, что он обо мне мерзости говорит. За что, право, не знаю. Я иного зла ему не делаю, как только что кланяюсь, когда его раз в год встречаю. Он уверяет, что я принадлежу к верховной полиции. Что же такого сделал я в своей жизни, что позволяет ему счесть меня способным к подобному ремеслу? Благослови его Бог, никогда не унижусь до оправданий. Время все раскрывает; впрочем, оклеветали и Обрескова.

Александр. Москва, 6 декабря 1826 года

Благодарение Богу, милосердному государю, графу Нессельроде, тебе – участвовавшим в пенсии Шульцовой. Как ты меня обрадовал известием сим! Я к А.Д. поскакал, не нашел ее дома, написал записку; она прислала сказать, что сама едет ко мне благодарить. Приехала с дочерью, но меня не было дома, а Наташа спала. Жаль мне: я люблю любоваться на радостные лица. Завтра ее увижу, ежели сегодня не успею: собор, обед у князя Дмитрия Владимировича и ужо Собрание. Почти из мундира выходить не буду целый день. Теперь устроено это дело, которое так было у меня на душе.

О себе я, право, не думаю. Не первая это будет неудача. Нессельроде из этого делает государственное дело, для которого надобно извещение чрезвычайное. Помощником Малиновского я точно быть не хочу: у него надменный нрав; станет важничать, а я хочу ему быть равным. Графу я сказывал тогда, что, верно, и государь не поверит, чтобы у него был чиновник, который, служа 26 лет в чине действительного статского советника, получал бы 1000 рублей жалованья. Никто себя ниже не ценит, как я сам; но, право, множество вижу я людей и неспособных, и неусердных, и даже нечестных, имеющих по 5, 8 и 10 тысяч рублей окладов. Меня Нессельроде с ключом надул. Я о себе не говорю; но, кажется, ты довольно важную оказал ему услугу в коронацию. Это никто не знает, но мы знаем, хотя и молчим. Я тебе божусь, что для меня все равно, но мне надоели всеобщие вопли всех родных, друзей и знакомых: «Вы не служите! Да как же вам не дадут какого-нибудь хорошего места; вы работаете за других, а сами остаетесь в стороне». – «Что же, коли меня не любят!..» – прерываю я с досадою. Всем до меня дело. Это странно. Как будто не о чем больше говорить! Полно же и об них толковать.