Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Вот и Лунин; велел его к жене просить: долго просидит. Ему этот черный Уваров делает каверзы. Я советую Лунину прямо писать к государю, все дело объяснить и сделать государя самого судьею в столь щекотливом деле. Уваров не может уничтожить завещание шурина своего и потому кричит, что свидетелем в завещании каторжник Никита Муравьев и что лишает он имения сестру, чтобы отдать Лунину, что завещание сделано в 1819 году. С того времени наш Лунин с тем ни разу не встречался даже. В завещании сказано сделать все с утверждения правительства; ежели вздор, то правительство не утверждай, да зачем марать невинного? Толкуют, что тут разумеют правительства возмутителей (в 1819 году!). Лунина все это мучает, да и неприятно.

Уваров подавал письмо Голицыну. Я советовал Лунину просить аудиенцию у князя, которую он и получит через Новосильцева послезавтра, может все объяснить князю и показать оригинальные бумаги. Лунин давно сказал уже Кушникову: «Я не хочу братнина имения, я имею свое состояние, но против совести моей было бы не исполнить волю несчастного; мне разные пансионы, учреждения, школы и проч., а с остальным пусть делают, что хотят: мне ничего не надобно». Уваров подсылает мириться на 200 тысяч, но подло бы было Лунину принять такие предложения. Я перечитывал все письма того Лунина к этому, но не нашел ни одной фразы, ни одного выражения, которые бы доказывали товарищество в политических видах, а все заключалось в том, что Михаил Лунин почитал Уварова (мужа своей сестры) весьма худым хозяином, угнетающим своих крестьян, а потому, в случае своей смерти, отдавал он имение свое Николаю Лунину с тем, чтобы он сделал мужиков вольными хлебопашцами. Точно то же по завещанию сделала наша княгиня Н.П.Куракина, которая не хотела, чтобы ее имение досталось этим двум забиякам, детям П.П.Нарышкина. Кстати, я тебе писал ли, что Нарышкин, сахар этот, с которым ты и Серапин возились в Петербурге, теперь сидит здесь в яме?..

Александр. Москва, 16 декабря 1826 года

Вчера был концерт у княгини Зинаиды. Очень было много и долго продолжалось. Театр был славно устроен в большой зале, и пели на сцене. Вот программа, любезнейший друг; выбор по моему вкусу, на это был мастер Виельгорский, выбирал все шедевры музыкальные. Брат его играл так, что всех в восхищение привел, и это была моя любимая измененная тема сочинения его брата, который был на устах у всех и о чьем отсутствии все сожалели. Дуэт Аурелиано исполнили хорошо; только Риччи, по похвальной своей привычке, слишком громко кричит. Оркестр играл дурно, но состоял из любителей; были Иван Александрович Нарышкин, камергер Веревкин. Жаль, что не было Ивана Ал. Рушковского.

Вот тебе на! Какой-то несчастный, слетевший с Парнаса поэт принес мне прилагаемые стихи. Я велел сказать ему через Ванюшу, что стихов не заслуживаю, а потому и этих не принимаю. «Так пожалуйте же мне стихи назад», – возразил поэт. «Зачем?» – «Затем, что я имя переменю и другому их посвящу!» Вот это резон, и я так сим убедился и смеялся, что дал за стихи целковый.

Александр. Москва, 18 декабря 1826 года

Я забыл тебе писать о болезни старичка маленького, Александра Петровича Нечаева, а вчера вечером приехал я его навестить, но он меня уже не узнал и тут же, в 6 часов вечера, при мне скончался. Все окружавшие его люди рыдали. Он был благодетель их и всех-всех крестьян, с коих брал по 6 рублей оброка. Он сделал завещание, как сказывал мне его исполнитель Полуденский; неизвестно содержание. Иные говорят, что все имение отдал императрице Марии Федоровне, а другие – что сделал крестьян вольными хлебопашцами. Тесть мой почитает себя наследником Нечаева. Покойник его не любил; мать его была Хованская, но ежели и пойдет к Хованским, то тестю должна достаться пятая часть. В завещании есть приписка: «Я, умирая, не оставлял денег и потому прошу не подозревать моих людей, что они могли меня обокрасть, а Петра Семеновича Полуденского в особенности прошу их, бедных, защитить». Оставшиеся 14 перстней и табакерки жалованные велит раздать людям и проч. Этот старичок жил совершенно как святой. Крестьяне так его любили, что как скоро узнавали, что ему нужна новая карета, сани, или дрожки, или что-нибудь другое подороже, то тотчас покупали, сложась, и дарили ему. В Ростове они слывут богатейшими и исправнейшими крестьянами.

Александр. Москва, 20 декабря 1826 года